Курортная зона - Надежда Первухина Страница 34

И тут все выяснилось.

— Какие-то паскудники, видать, вчера вечером новую яму разрыли, а ни фонаря, ни рейки оградительной не поставили! Lesgredins! De la racaille! [15]Я пошла нынче утром, в самую-то темень, по срочным делам, да в яму эту и рухни! Изгваздалась вся, а форму теперь хоть выбрось!..

— Сочувствую, кхм, — осторожно, чтоб не наглотаться все еще парящего в воздухе стирального порошка с энзимами и прочими голубыми кристаллами, сказала Лариса и оглядела Гликерию.

Та, хоть и кричала, что “изгваздалась”, на данный момент сияла кристальной чистотой. И лазоревый халатик был безупречен. Видно, ругалась Гликерия только по инерции, как и всякая женщина, которой приспичило повозмущаться по поводу неправильности общего мироустройства.

— Ладно. — Гликерия исчерпала запас русских и французских ругательств, поводила руками на манер фокусника-иллюзиониста, и от разгрома в бельевой не осталось и следа. — Отчитывайся. Все правильно сделала?

Лариса отчиталась, правда не упомянув в отчете о странном событии в номере восемнадцать. Мало ли, может, в этом Дворце и помимо Гликерии люди-привидения имеются. И если кому-то из них возжелалось на Ларисиной заднице поцелуй напечатлеть, стоит ли из-за этого устраивать сыр-бор? Не в грязную же яму, как Гликерия, упала…

А кстати!

Зачем в таком эстетически совершенном комплексе, как “Дворянское гнездо”, вырыты упомянутые ямы? Да еще и новые появляются? Коммуникации вроде все новехонькие, исправные, взрываться-лопаться нечему, об этом недавно за обедом сантехник да газовщик местные беседовали: жаловались, что и работы-то у них нет почти никакой — так только, для профилактики стыки-вентили осматривать…

Тогда зачем? Под бассейны? Бассейн и даже три пруда с зеркальными карпами в зоне отдыха имеются, устраивать больше — смысла нет, да и общий излом пейзажа портится.

— Здесь клад ищут? — Лариса напрямик спросила Гликерию, пойдя по самому простому мыслительному пути.

Та сначала замерла, согнувшись над кучей грязных полотенец, а потом рассмеялась невесело:

— Клад… В самую точку ты попала, девушка. Ищут здесь некое сокровище бесценное и ужасное, о котором якобы и поведала пред смертью графиня Делянова своему супругу. Только одно мне лично непонятно: ежели графиня супругу сие тайно-интимно сообщила, а он, не раскрывая тайны, после афонским схимником самой строгой жизни сделался, то как все эти князья-графья, сюда наезжающие, про тайну эту прознали? И роют, роют, роют, не стыдятся работы черной, друг друга еще и опередить стараются! Непонятно.

— Непонятно, — кивнула Лариса. — Тем более что я-то думала, они сюда на охоту собрались…

— Охота — охотой, а… старинную тайну тоже неймется им разгадать. Ведь эта легенда…

Что за легенда, Лариса узнать от Гликерии не успела, потому что в бельевой рявкнул звонок, и из специального динамика на потолке защелкал металлический голос:

— Младшую кастеляншу Раису Данникову срочно вызывают в покои госпожи Червонцевой.

— Ступай уж, — заторопила Гликерия Ларису. — Но смотри, предупреждала я тебя насчет cette gonzesse [16]. Опасная она. И что-то неровно к тебе дышит, гуляете вы с ней ежевечерне, как погляжу…

— Сблизились мы, — изобразила томную улыбку Лариса. — На почве сафической любви.

И вышла, внутренне хохоча над выражением физиономии доверчивой Гликерии.

“Покои” госпожи Червонцевой были на самом деле обычной, хоть и большой, жилой комнатой, интерьер которой оживляли постоянно работающий компьютер и катастрофических размеров коричневым плюшевый енот, который использовался писательницей в основном в качестве подушки: то под голову, то под… другое место. Правда, неизвестно по какой причине писательница отгородила часть комнаты под кухню. Барной стойкой причем. Мало ли. Может, она любила собственноручно готовить лазанью или паэлью и созывать за барной стойкой народ на дегустацию блюда под божоле, совиньон да водочку. У писателей свои причуды.

— Привет! — махнула ладонью-лопатой писательница. — Как жизнь? Я тебя не слишком от работы отрываю?

— Не слишком. Все нормально.

— Ну, коли так… Лишний раз в душу лезть но буду, тем паче что могу за это раньше времени оказаться на местном близлежащем кладбище.

— Ты. собственно, по какому делу звала?

Вера потянула к себе енота, что означало или крайнюю степень смущения, или задумчивость.

— Я тебя приглашаю. — терзая лапу енота, сказала Вера.

— Куда?

— Хм… На свой творческий вечер. На свой, заметь. Дело в том, что я еще грешу стихами и подыгрываю под них на рояле нечто… субфебрильное. Не знаю почему, но здешней публике это нравится. И местное начальство, едва закончится съезд здешнего охотничьего бомонда, просит меня выступить в роли этакой чтицы-певицы…

Вера говорила насмешливо, но Ларисе было ясно, что затея с вечером Червонцевой нравится. Еще бы. Это наверняка единственная возможность, где Червонцева имеет шанс выступить именно как Червонцева. Видимо, тот самый бомонд вполне лояльно относится и к бесформенным телесам писательницы, и к ее репообразной физиономии. Вообще-то оно и правильно. Внешность — не главное. Главное — талант.

— Я бы с удовольствием, — искренне ответила Лариса (ей и впрямь было это интересно: не только Червонцеву послушает, но и узрит весь съехавшийся сюда охотничий свет в полном княжеском составе). — Но я же обслуга. Персонал. Меня не пустят на светский раут в форменном халате. Да и вообще не пустят, скажут, обязанности свои выполняй, а не к поэзии приобщайся!

— Насчет обязанностей я договорюсь с администрацией, это не проблема. А насчет прикида… Лариса, я ни за что не поверю, что такая эффектная женщина, как ты, собираясь хоть и на заказное убийство, не кинула в свой кофр пары вечерних платьев.

Лариса чуть натянуто засмеялась. Прозорливая толстуха опять оказалась права.

— Хорошо, — сказала Лариса. — Я буду полностью соответствовать торжественности момента. В котором часу начало?

— В девять. На втором этаже, в Зале-с-клавикордами. Ты, разумеется, понимаешь, что я буду играть на фортепиано. Осквернять прикосновением своих пальцев древние, как сама здешняя земля, клавикорды я не посмею. Тем более что и звучат они как стоны двух совокупляющихся скелетов.

— Кхм… Если это все, то я пойду?..

— Да, иди. Буду ждать. И еще…

— Да?

— Мне потом будет очень интересно узнать твое мнение о моем творчестве. Успеть узнать.

— Я обещаю, что ты успеешь. — тихо промолвила Лариса, избегая смотреть Вере в глаза.

В зале и без того непроглядную тьму ноябрьского вечера постарались усилить тем, что не зажигали электрического света. Зато свечей, причем ароматических, наблюдался явный избыток: они мерцали в канделябрах на полукругом расставленных столиках (за коими и размещалась публика), в мраморных ладонях статуй античных богинь и даже на полу, в зеркальных блюдечках-подставках. Только один угол залы не освещался. Там стояло фортепиано и должна была выступать Вера.