Механизм Времени - Андрей Валентинов Страница 32

Торвен даже не сумел определить, кому досталось первому. Кажется, все-таки гиене – разразилась лающим плачем, откатилась за статую Ольгера. Дезертир тоже лег в траву – вздрагивающая куча тряпья, из которой нелепо торчали сношенные бахилы.

«Отдыхай, свеон, – кивнул гуманист Зануда. – Завтра труповозку пришлем».

Все?

Ба-бах! – возразила аркебуза.

Сеньор-сержант бил в яблочко, верней, в бок хитрой твари, прыгнувшей на Волмонтовича из-за постамента. «От вам всем, нежить стокгольмская!» – ветеран огладил седые усы, подбоченился, по грудь высовываясь из-за зубца...

Щелк!

Знакомый выстрел: «Ментон» или «Гастинн-Ренетт»...

На этот раз стрелок-невидимка промаха не дал. Отставной сеньор-сержант Оге Ольсен кулем сполз на холодные камни галереи. Вместо рта, в обрамлении черных от крови усов, зияла дыра. Затылок старика разнесло в клочья. Подбежала Пин-эр, опустилась на корточки, кончиками пальцев коснулась шеи. Прощай, верный сторож!

Кажется, победу начали праздновать слишком рано.

– Князь, назад! Возвращайтесь!..

Уцелевшая гиена скользила от берега, утонувшего в тумане. Тварь шла не одна. Перед ней двигался строй новобранцев. Сутулые спины, поникшие головы, ходьба зигзагом. Лиц не разглядишь, но оно и к лучшему. И по одежке не встретишь: тот – моряк, этот – в цивильном, который с краю – в нищенском рванье.

Трое... четверо... семеро...

– Князь!!!

Прыжок, другой. Руки князя вцепились в веревку. Он напоминал пирата, идущего на абордаж. Зубы закусили цепь славно послужившего моргенштерна – не брошу, приятель! Вместе бились, вместе уйдем...

Волмонтовича встретили аплодисментами. Зануда аплодировал громче всех. Bravo! Bravissimo! Виват, баритон! Князь церемонно раскланялся, взял оружие в руки, грохнул «звездой» о стену.

– И все-таки Моцарт, – заметил он, – не мое. Ольсен, старина... Ольсен!

Стоя над убитым стариком, князь поднял руку ко лбу, словно собираясь перекреститься. Раздумал – птицей, сбитой влет, рука упала вниз.

– Жалко дзяда... Ну, что у нас в итоге?

Торвен вздохнул: ария удалась на славу, в итоге же – пшик. Вместо двух «чучел» – десяток. Вот по кому прозекторская плачет. Велик улов у подлеца Нептуна! И серые тени при деле – суетятся, гонят очередное стадо на бойню...

Над ночным Эресунном ударил гром. Слепящая вспышка молнии рассекла туман, высветив и осажденных, и штурмующих. Луна шарахнулась прочь, защищаясь тучами.

– Панове, жизнь прекрасна! – с нарочитым оптимизмом воскликнул князь. – Пан зацный Филон – и вправду блазень. Навел хлопов-дохляков! Им разве что головами в дверь стучать...

– Нет, Казимир, – возразил Эрстед. – Вспомни Париж...

– Париж! Клянусь честью, Андерс... Нас больше не поймают. Париж! Ах, господа!..

Пусть недолга наша радость,

Мы лишь гости на земле...

Ответом ему был скрип – долгий, протяжный. Куплет из «Мраморной невесты» повис в сыром воздухе, пахнущем кровью и озоном. Еще ничего не понимая, но чуя беду, Зануда схватил ружье, проверил, заряжено ли...

Опять скрип – и тяжелый удар.

Первой сообразила Пин-эр. Вскочила, схватила фитиль от аркебузы, махнула в сторону ворот – туда, где стоял принц Ольгер.

– Матка боска...

Пьедестал был пуст.

Каменная крошка усыпала траву, обозначая путь того, кто сошел с высот вечности на грешную землю. Ольгер, Мраморный Жених, услышал зов своей невесты. Тени вьюнами вертелись у ног его высочества – подталкивали, указывали путь, с нетерпением скакали, облизывая статую черными языками. Мрамор не спорил – шел. Не гнулись колени, гладкая поверхность змеилась трещинами; отпало, покатилось по земле навершие меча.

Принц Датский, сторож Эльсинора, спешил заменить убитого напарника.

– Ворота!

Выстрелы слились в один. Мрамор брызнул осколками, с глухим стуком упали на траву два пальца, отбитых пулей. Ольгер не дрогнул, не остановился. Ворота были уже рядом – на расстоянии каменного меча.

Тр-р-р-ресь!

Зануда печально вздохнул. Когда замок приводили в порядок, была идея восстановить настоящие ворота – двойные, с железной решеткой и подъемным мостом. С ними даже взбесившемуся камню пришлось бы повозиться. А с этой пустяковиной... Створки, хоть и обитые железом, капитулировали. Сорванный засов упал на землю.

Ольгер вступил в Эльсинор.

– Колокол! Лейтенант, колокол!

Торвен кивнул, примериваясь, как удобнее доковылять до медного раритета – и вдруг замер. Прежняя мысль вернулась, обожгла. Колокол с корабля-утопленника. Кого он может позвать? Чушь, конечно, мистика и суеверие...

А эти, внизу, простите – кто?!

– Полковник... Связь материи с энергией... Наш колокол – с «Вазы»!..

Не договорил, прикусил язык – поздно. Волмонтович, пожалев инвалида, подбежал, схватился за веревку. Торвен без всякой нужды зажмурился.

Бом-м! Бом-м-м-м!

Гудит мертвяк, старается. Mortos voco! Мертвых зову!

– Уходим! – Эрстед забросил за плечо бесполезное ружье. – Но сначала...

Всплеснули полы халата. Скользнула на пол галереи меховая шапка. Одним прыжком, яркой нездешней бабочкой, Пин-эр взлетела на ограждение, встала над внутренним двором. Поискала глазами Зануду, что-то изобразила быстрыми жестами.

– Она хочет петь, – бледнея, перевел полковник. – Господи! Торвен, она собирается петь для тебя. Как князь... Стойте! Госпожа Вэй, не делайте этого! Вам нельзя разговаривать...

Зябкий ветер сдул бабочку с камня.

– Вы неотразимы, пан Торвен, – хмыкнул князь, не теряя присутствия духа. – Вы прямо-таки дон Хуан! Казанова!

Сглотнув комок, застрявший в глотке, Зануда вытер ладонью мокрую лысину. Казанова и есть. Амурчик, rassa do rassi! Он ждал песни, но снизу донесся немелодичный крик на китайском, и сразу за ним – хриплое рычание. Гиены так не умели. Во дворе что-то происходило, что-то ужасное...

Не увиливайте, гере Казанова. Во дворе – девушка. Одна среди нежити. Поет для вас лебединую песню. Не желаете спеть дуэтом? Верная трость с обидой звякнула о камень. Опять! Хозяин, я и потеряться могу. Или Волмонтовичу продамся, в запасные.

– Торвен, вернись!

Извини, командир. Ступени – под ногами... под задницей. Хромать долго, зато съезжать быстро! Забыл, как это делается, дружище? Вспоминай молодость! Сначала ружье... А теперь – песню!

Жизнь лишь одна, хоть плачь, хоть пой,

Дает или берет —

Мы на врага попрем войной,

Лишь кочет проорет!