Волчья тропа - Даха Тараторина Страница 32

Я бывала в городе с родителями и примерно помнила, как он выглядел. Однако непонятная деревенскому жителю суета поражала каждый раз. В столь позднее время полагается, отряхнув руки от дневных забот, усесться на крылечке, сжевать пряник, если удастся стащить его из закромов, и подумать о проведённом в праведных делах дне: о напуганных курах, об удачном бегстве от соседской собаки, о том, что (слава богам!), дома так и не узнали, кто развёл костёр в опасной близости к сараю и чуть было не устроил пожар, иногда ещё о работе какой вспомнить и похвалить себя за своевременное от неё бегство.

В Торжке же уклад иной. Если днём кто и занимался всяческими архиважными и архинужными делами, то делал это неспешно и лениво. По-настоящему город просыпался только к вечеру, когда уставшие селяне обычно плетутся домой. Возможно, дело в несусветной жаре, изматывающей горожан последнюю седмицу. А возможно предприимчивые жители Малого Торжка давно перестали днями гнуть спины в огородах, смекнув, что с частенько останавливающихся здесь торговцев можно содрать куда более внушительную сумму, а то и самим сбагрить им по дешёвке плоды какого ремесла для дальнейшей реализации в Городище, куда, собственно, путешественники и стремились от самой границы с Морусией. Растущие, как грибы, забегаловки, корчмы и постоялые дворы неизменно приносили доход. Торжковчане приловчились жить на деньги, спускаемые тут путешественниками. Ещё немного и город превратится во вторую столицу.

Морусия, торговала с Пригорией, то есть, с нами, уже многие годы. Таможенные пошлины, хоть и дрались на каждом шагу, с лихвой компенсировались шмыгающими туда-сюда через границу ушлыми и нечистыми на руку мужичками с обозами. Оба государства давным-давно перестали ловить нарушителей — свободный обмен товарами приносил куда больше пользы, чем налоги казне. Ввозные пошлины ежегодно уменьшались и дело шло вовсе к их отмене. Что, конечно, никак не влияло на груженые под завязку телеги, владельцы которых клятвенно заверяли пограничников, дескать, два десятка пудов отборных груш они везут тёще на компот. Посему торговый путь, мимо нашей деревни ведущий в Городище через Малый Торжок — своего рода главный торговый центр государства — непрестанно кишел народом. Завтрашняя ярмарка должна была стать первой крупной этой осенью. Изголодавшиеся за лето по праздникам селяне жаждали хлеба и зрелищ, а точнее, сахарных кренделей и скоморохов. Предприимчивые купцы не брезговали остановкой в Торжке, традиционно избавляясь здесь от доброй трети товаров, включая подпортившиеся в дороге. А деревенские с радостью традицию поддерживали, съезжаясь в Торжок в огромном количестве.

— Ну, чего стали, как вкопанные? — поторопил нас Нафаня, скоро распрягая утомлённую Иголку. — Сбирайте свои манатки и марш на постоялый двор. А у меня, ить, дела ещё есть. Тут ужо и без меня управитесь.

Путницы тяжело вздохнули. Конечно, голова строго-настрого наказал Нафане не спускать с нас глаз, помогать на ярмарке и всячески обеспечивать комфорт, но опытный старик здраво рассудил, что от всех бед нас всё равно не уберечь, а ежели девки в рассвете сил не способны без родительской опеки несколько дней провести, то грош им цена. Тем более, в «Весёлой вдове» у него уже давно был облюбованный столик, за которым дедок начинал похрапывать после первой же кружки ядрёного кваса, просыпаясь лишь для того, чтобы оную повторить. Столь нахальное отлынивание старика от обязанностей ничуть нас не разочаровало. Серьёзная Стася тут же взяла командование в свои руки. Только Серый… Гм, Эсмеральда испуганно озиралась, явно не понимая, что делать.

— Евфросиньюшка, — позвала она тоненьким голоском, — можно с тобой в сторонке поговорить?

Я подошла к Серому, стараясь находиться в поле зрения Стаси. Она — не дед Нафаня. Стоит на миг исчезнуть, вполне может отрядить поисковый отряд. По крайней мере, сегодня. Завтра уже не до меня станет.

— Фрось, — Серый с явным облегчением говорил своим настоящим голосом, — я тут кой-какую мелочь не учёл. Девчонки говорили, вы обычно одну комнату на всех берёте для ночёвки.

— А тебя, что ли, не пригласили? — не поняла я.

— Меня-то как раз пригласили. И даже милостиво предложили подвезти обратно (я уж потом через лесок перебегу и ещё раньше вас дома буду). Тут проблема несколько иного характера.

Я недоумённо огляделась. Неужто нашу каверзу раскрыли? То есть, конечно, каверзу Серого. Я — то к его затее отношения не имею. Хотя, чего уж там мелочиться? По ушам всё одно оба получим. Однако проблем пока не обнаружилось.

— Ну это… — Серый нервно дёргал рукой и подмигивал, становясь похожим на говорящего варёного рака. Я не понимала. — Вы же небось не в тулупах спать будете? — наконец разродился он. — А я, знаешь ли, человек нервный. И заржать могу!

— Милдруг! Да ты, никак, застеснялся?! — моему веселью не было предела. — Значит, как за зады девок щипать на Купалу — это мы можем, а тут вдруг краснеет!

— Ну так это… на Купалу же…

— Да не робей. Придёшь, когда все уже лягут и дело с концом. Скажешь, мол, папеньке портянки отнесла и вернулась — жить без вас, подруженьки, не могу! Как маленький, честное слово!

Я до сих пор уверена, что «Весёлая вдова» — лучший из гостиных дворов во всём свете. И не только потому, что узнавшая нас Агриппина радостно бросилась обнимать и целовать каждую. Странное дело, в одной деревне жили многие годы и разве что вежливо раскланивались. А теперь, увидевшись в городе, искренне рады родному лицу и с удовольствием беседуем, хотя, сказать честно, и не о чем.

Не было такого, чтоб соседи недолюбливали Агриппину, однако, после смерти мужа стали относиться к ней с некоторым опасением. Кто плевал через плечо, чтобы Недоля[vii] не перешла, кто просто сторонился. Конечно, не обижали. И сплетничали у колодца с удовольствием и семенами моркови рады были обменяться. Но всякий, кто заговаривал с ней, смотрел сочувственно, вздыхал тяжко, рано или поздно припоминал почившего мужа и начинал жалеть женщину. И это сочувствие больше расстраивало, раздражало, а под конец уже и смешило весёлую вдову. Не сказать, что она желала мужу смерти. Но и заламывающей руки в бессильных рыданиях её никто не видел. А Агриппина хотела жить, а не существовать как продолжение, бледная тень покойного. Возможно поэтому она и взялась искать счастья наново. Теперь её, конечно, не осуждали. Дома ставили в пример нерадивым дочерям, старались лишний раз заскочить в трактир. Ну и цена для бывших соседей, ясное дело, была пониже, способствуя добропорядочным отношениям.

— Ну заходите, деточки, заходите! — Агриппина пыталась обнять нас всех разом, приветливо кивая Нафане на вход, как бы сообщая, что его законное место пустует, а брага долго простаивать не будет.

Женщиной она была чудесной. Нет, не красавицей. А именно чудесной. Очень высокая, с большими руками и ногами, с собранными на затылке и туго перевязанными волосами — чтоб ни один не упал в тарелку с ароматным ягнёнком, которого, по слухам, она готовила так, что сам городничий не брезговал захаживать в «Весёлую вдову». Агриппина была по-хозяйски суетливая, радостная, непрестанно заговаривающая о то с одним, то с другим посетителем: