Самурай Ярослава Мудрого - Александр Ледащёв Страница 30

– Дед, теперь ты мне зубы не заговаривай, куда я там хочу и как. То мое дело. Ты на вопрос ответь, кто такая сова эта? – насел я на нежитя. Но где сел, там и слез.

– Не мое это дело, не прогневайся, Ферзь. А я не знаю пока, можно тебе говорить или нет. Рад бы, но, право слово, не могу, – в голосе нежитя прозвучали просительные нотки, и я отстал. Чего душу вынимать из него? Но вопросы мои не кончались на этом, был еще один, не менее важный, как я подозревал, от него с некоторых пор стала здорово зависеть моя жизнь.

– А вот скажи мне, Дед, отчего так? Сюда меня принесла сова, о которой ты говорить не желаешь. В лесу я встретил лешего, которого, как я понял, никто не видит. В «черную» люди нос боялись сунуть, но почему никто не говорил, не то не помнили, не то не знали, а мы с тобой сразу и увиделись, и договорились. Дворовый тоже мне ответил сразу же. Я ведь так понимаю, что вас теперь не все видят?

– Не все, – согласился Дед, жуя краюшку хлеба.

– Но я вижу. Я думал, из-за того, что все почти на Руси уже христиане, но и в мое время вы с людьми общались, не со всеми и редко, но тогда я уже ничего не понимаю.

– Идешь верно, потом с пути сбиваешься, – спокойно отвечал Дед.

– Где? В чем неверно? – жадно спросил я.

– О крещении верно. А дальше не совсем. Еще век назад все куда проще было между людьми и нежитью. Все свои законы блюли, все чужие порядки уважали. Но память людская коротка. Вот и о «черной» уже сказки рассказывают, а еще пятьдесят лет назад тут люди жили, обычные колдуны. Все позабывали. И боятся. Когда не знаешь, всего боишься. Пока новая вера на Руси не твердо встала, нам места нет – люди наотрез отказываются от старого, уповая на новое. Как всегда, в общем. Потом, через годы, люди снова вернутся и к нам – отказавшись от старых богов, от нас они вряд ли откажутся. Придут, приняв нового бога. Тогда будет найдена золотая середина. – Домовой примолк, а я подумал лишний раз, что консерватизм вещь очень и очень хорошая. В данном случае она придавала этому домовому уверенности в будущем. Мало? На мой взгляд, достаточно.

– Понятно. То есть со мной нежить просто пообщаться рада? – уточнил я.

– Не вся, не всегда. Ты особо не радуйся, нежить нежити рознь, – успокоил Дед.

– То есть всякое может статься? – Почему-то я даже расстроился. Только уже было вообразил себя единственным и неповторимым, застрахованным от нежитей, Ферзем, как на тебе.

– Может. Некоторые нежити не могут превозмочь своей ненависти к человеку. Лесные особенно неласковы до вас. Не забывай и не лезь на рожон, – серьезно сказал Дед.

– Понятно, Дед. Видимо, то же самое и с водяными нежитями, и полевыми, и прочими, что не с людского двора.

– Тут лучше лишний раз поберечься, ты теперь для нас как гривна беспризорная – всякому охота заполучить, – опять же серьезно сказал Дед.

– А есть ли слово или вещь какая, чтобы нежить не трогала? – Мне все еще не хотелось думать, что я из необыкновенного стал обыкновенным, да еще и особо интересующим нежить.

– Для каждой нежити свои слова и свои вещи. Языку я тебя помаленьку стану учить, глядишь, пригодится, – утешил Дед, – дело твое воинское, куда пошлют, загодя не скажешь, а снова «черную» осиротить мне бы не хотелось.

– Ясно. То есть для тебя, Дворового и Банника я тут очень даже кстати и на радость?

– Ну ты не особо-то нос задирай, Ферзь, – Дед смутился и сделал вид, что страшно занят. Я внутренне ликовал.

– Понял я тебя, Дед, – отвечал я, собираясь.

– Далеко ли, Ферзь? – поинтересовался нежить.

– Надо до Ратьши дойти, есть у меня идейка во дворе додзе поставить, но на его деньги, – честно ответил я.

– Чего поставить? Или кого? – не понял Дед.

– Думаю попросить уных сюда отпускать заниматься, Дед, – мне неохота по двору княжьему шнырять. Там и дружинники, и варяги, а сам знаешь, что всем сразу зуд свои советы давать, когда ты что-то делаешь, в чем и они понимают или им кажется так.

– Тут ты прав, Ферзь. Советчиков много, а дела стоят. А Дворового ты про додзе твое спросил?

– Пока нет. Спрошу сейчас. Как думаешь, откажет? – Я забеспокоился.

– Не должен, вы с ним вроде как в мире пока. Опять же лошадок ты по вежеству поставил, псину тоже попросил не обижать, нежить уважение ценит. Поди, поди, поспрошай его, ему понравится!

Я покорно пошел на конюшню и громко произнес:

– Дворовый, а Дворовый! Я с просьбицей до тебя. Мне бы на дворе постройку сделать да юношей сюда привести надобно, учить их стану. Позволяешь?

– Ставь, только пристроек не зори, – голос Дворового был резче, строже, чем у домового.

– Спасибо тебе, дядюшка Дворовый, – поклонился я, и что-то прошелестело мне в ответ. Я пошел со двора в дом, положил на плечо меч и отправился к княжьим теремам.

Княжий двор встретил меня обычной суетой, только поклоны челяди, которую было несложно отличить, отличались глубиной и уважительностью. Видимо, Фарлоф достал всех хуже грыжи. Дружинники чинно кивали мне, я отвечал тем же, а варяги делали вид, что не замечают, но не хамили, а меня обоюдное игнорирование устраивало. Все же интересно. Я в самом деле наставник уных или я бультерьер? Или я и то и другое? В свободное, значит, время, бультерьер? А в остальное – мудрый пестун уных Ярослава Мудрого. Или Хромого, надо думать, что «Мудрого» ему народ даст чуть позже, да и народ ли это дал… Дали в теремах, а в народ спустилось, могло быть такое? Вполне, вполне. Да и какая разница, если прозвище ему пристало, как собственная кожа? Он бы и сейчас его не посрамил.

Тут я заметил государственного человека Поспела и поманил его пальцем. Тот подбежал, поклонился и сказал:

– Здрав будь, Ферзь. Аль дело какое тут?

– И ты здрав будь, Поспел. Дело малое, тут ты угадал. Мне бы Ратьшу повидать, Поспелка.

– А Ратьша нынче не тут, он домой ушел, только ранним утром и был, – отвечал Поспел, расстроившись за меня.

– А показать его дом сможешь? Отпустят тебя со двора? – наклонился я к Поспелке.

– Как скажу, что с тобой, так куда хошь отпустят. Не то что к Ратьше, – гордо заявил Поспел и убежал в терем, получать разрешение.

До двора Ратьши оказалось неблизко. Странно, я был уверен, что такой человек, как Ратьша, живет близко к князю. Спросить, что ли? А что, возьму да спрошу. С меня станется.

Калитка оказалась незаперта. Я постучался в воротину кольцом-ручкой, мне никто не ответил, и я решил войти во двор. Погорячился, однако!

…И едва успел сунуть государственного чиновника для особо мелких поручений себе за спину, когда с дальнего конца двора на нас кинулось страхолюдное, могучее чудовище, на морде которого ясно читалось: «Смерть!» То, что убивать нас несся настоящий взрослый меделян, меня не утешало. Собака не лаяла, значит, шутки кончились, не начавшись. Рука машинально ухватила меч за рукоятку, черт с ним, с вежеством! Жизнь дороже, да и пацан тут еще.