Наследники Скорби - Алена Харитонова Страница 3

Тамир настойчиво повел отца в дом, переводя беседу с жалостливого лепета на разговор более насущный:

— По осени? — уточнил он.

Строк закивал:

— Настудилась, занемогла да в три дня сгорела от лихорадки. Уж и целителя я звал, да только он руками развел, мол, от старости и тоски припарок не придумано.

Сын нахмурился и спросил:

— Обряд-то по уму провели? Не поднялась? — Он шагнул в темную, душно натопленную избу.

— Не поднялась, что ты! — замахал руками старец. — Из сторожевой тройки колдун отчитывал. Нам же в прошлом годе нового наузника урядили.

— Схожу на жальник, проверю, что он там отчитал, — отозвался Тамир, в душе не доверяющий никому кроме себя, и повернулся к стоящему в стороне оробевшему пареньку:

— Коня расседлай да сумы переметные в избу неси, нечего столбом верстовым стоять.

И так были сказаны эти слова, что застывший в изумлении мальчишка мигом ожил, поклонился и убежал во двор — только пятки замелькали. Старый хлебопек метнул на сына удивленный взгляд: не думал он, что его Тамир — прежде такой неуверенный и мягкий — сможет когда-либо говорить так властно. И слышалось, что привычка приказывать давно и прочно прижилась в его низком негромком голосе.

Отец растерянно глядел на возмужавшего наследника, который казался ему таким чужим, непонятным. Если бы не лицо, в чертах которого угадывался облик почившей жены, Строк, небось, и вовсе усомнился бы в своем родстве с этим суровым незнакомцем.

— Скажи, есть ли у тебя нужда какая? — тем временем спросил Тамир.

Хозяин дома виновато ссутулился, думая, будто сын хочет упрекнуть его, и залопотал:

— Ты уж прости, родной, нет у нас уюта прежнего. Млава как умерла, так и опустела изба без хозяйки. Не серчай…

И он обвел рукой горницу, словно прося прощения, что встречает единственное дитя в таком убогом убранстве.

Обережник проследил за движением сухой ладони.

Изба как изба. При матери, знамо дело, и тканки на скамьях чище были, и полы выскоблены так, что глаза слепило. Но в остальном все, как пять лет назад — знакомые с детства сундуки, ткацкий стан в углу, прялка с куделью. Вроде, ничто не изменилось, лишь побледнело, постарело и без хозяйки словно бы осиротело. Да и пахло в доме не стряпней и чистотой, а дымом и пылью. Колдун покачал головой. Заметив это, старик зачастил:

— А ты как доехал, сынок? Может, баньку натопить?

Скрипнула дверь, и в горницу зашел с переметными сумами на плече давешний мальчишка.

— Это кто? — словно не слыша отца, кивнул наузник в сторону паренька.

— Дак Яська, — испугался Строк. — Ты его помнить должен, матушки твоей сестрич. Родня его по зиме сгибла — в печи среди ночи камень обвалился, дым в избу пошел. Угорели все — от мала до велика. Парень уцелел оттого лишь, что накануне у нас загостился да заночевал. Я и приютил его — ни кола, ни двора у горемыки, хозяйство немудреное все на оплату обряда ушло, шутка ли — девять душ разом упокоить! Так что оба мы с ним, выходит, сироты.

— А ну, подойди, — приказал Тамир Яське.

Тот испуганно шагнул вперед и замер, глядя округлившимися от почтения и страха глазами.

— Вроде руки есть у тебя. Иль две — слишком много? Одну можно вырвать?

Мальчишка сошел с лица и захлопал глазами, не понимая, за какой проступок ему прочат такую страшную участь.

Колдун пояснил:

— Что ж ты живешь, словно чужин? Ни чистоты, ни порядка. Захребетником вздумал стать?

От его холодного голоса, от пронзительного взгляда темных глаз несчастного Ясеня прошиб пот.

— Тамирушка, Тамирушка, — залопотал отец, пытаясь оправдывать парня, — дите ж он еще. Да и не девка — по хозяйству-то проворить…

— Спроворит, ежели не хочет, чтобы я ему руки повыдергивал, — отрезал сын.

Старик отшатнулся, не веря, будто его родное чадо может вот эдак напуститься на ни в чем не повинного сироту. Зато побелевший от страха паренек бросился торопливо накрывать на стол, меча из печки немудреную снедь: жидкие зеленые щи, кашу, сваренную, видать, позапрошлым днем, пареную репу.

Тамир ел и хмурился. Щи были пустые, хлеб глинистый, каша слипшаяся. Наконец, колдун не выдержал, отложил ложку и мрачно спросил:

— Эдак вы каждый день столуетесь?

Отец по-прежнему виновато развел руками. Сын поднялся, подошел к скамье, на которой лежали переметные сумы и, пошарив в одной, извлек завернутый в холстину каравай, шмат сала, несколько головок чеснока и вяленое мясо. Достав из-за пояса нож, он принялся нарезать яства толстыми пластами, но замер, почувствовав пристальный испуганный взгляд.

Яська смотрел на нож глазами, полными ужаса. Видать, промелькнуло в умишке, что этот самый клинок резал и руку колдуна, и мертвую плоть какого-нибудь покойника и… Хранители ведают, что еще. Тамир усмехнулся и на кончике ножа протянул мальчишке темно-красный кусок говядины.

Будто зачарованный, Яська взял лакомство, но так и застыл, от ужаса и отвращения не имея сил поднести его к губам. Да еще проклятый колдун другой кусок себе в рот отправил и глядит прямо в глаза, жует.

Желудок подпрыгнул пареньку к горлу, и Яська вынесся в сени, зажав рот ладонью.

Строк лишь горько вздохнул. Даже когда умерла Млава, не чувствовал себя старик таким обделенным, таким… обокраденным. Кто сейчас сидел с ним за одним столом? Разве Тамир? Не было у его сына таких пустых глаз! Не было этого холода в голосе. Звонким был парень. И сердце у него пылало, и глаза светились. А этот неведомый чужин — кто? Словно подменили его креффы в Цитадели! Перекроили на свой лад, не оставив ничего от трудов отца и матери. Забрали дитя ласковое, а вернули неведомо кого. Холодного. Словно мертвого.

Только и радовалось родительское сердце, что сын все же жив. Не сгинул. Жаль, душа у парня озлобилась. Но душа ведь, как птаха: приласкай, обогрей — и затрепещет. Найдется красивая, стройная, с очами ясными — оживет его сын, как иные, жизнью битые, оживали.

— Сынок, как жить теперь будем? — осторожно спросил старик. — В летах ты уже таких, что пора бы и жену в дом вводить…

Услышав это, обережник усмехнулся.

— Отец, какая жена? Я — колдун. Вне рода мы. Вне обычаев. И семей у нас нет. В городе я не останусь. Повидаться приехал. Проведать. А завтра обратно в Цитадель отправлюсь, на мой век там покойников хватит.

У Строка жалко вытянулось лицо. Возникший было в дверях Яська круто развернулся и снова кинулся обратно, едва сдерживая рвоту.

— Прости, сынок, не разумею обычаев ваших. — Старик вытер глаза.

— Не по сердцу тебе, что я труповодом стал? — спросил Тамир, сам не понимая — откуда, из каких глубин души лезет эта желчь и изливается на породившего его человека.