Рецепт Мастера. Спасти Императора. В 2 книгах. Книга 1 - Лада Лузина Страница 3

— Изида Киевская. Известная поэтесса! — осмелилась объяснить Варя.

Она натужилась, желая добавить, что минуту тому Изида не вошла — ворвалась в их дом в своих знаменитых ярко-красных шальварах и сбитой набок маленькой шляпке, из-под которой выглядывал небрежно собранный пучок белых волос. К груди поэтесса прижимала газету, а во всем ее облике чудилось нечто надрывно-взъерошенное.

Но тут у Вареньки подкосились колени: Катерина Михайловна смерила ее темным взглядом.

— Умоляю, не прогоняйте меня! — испугалась девица. — Но это же сами… Изида Киевская! Иначе я б никогда… Они меня оттолкнули и сами вбежали.

— Ясно. Пусть ждет в моем кабинете. Еще раз нарушишь приказ — можешь искать другое место. Ты меня знаешь, — сказала хозяйка голосом, не предвещавшим ни одной новой поблажки. — Знай, Варя, я прощаю тебя лишь оттого, что слишком хорошо знаю Изиду. Остановить ее ты б все равно не смогла. А остановила б, она бы, пожалуй, влезла в окно…

«Изида в окно? К госпоже?!»

Катерина Михайловна задумчиво посмотрела в зеркало и машинально провела пуховкой по носу, заполняя паузу, в течение которой успела подумать, что с незваною гостьей они не виделись очень давно — с момента исчезновения Маши. А Маша исчезла бесследно. И быть может, этот приход означает, что Даше Чуб удалось узнать что-то об их исчезнувшей Третьей.

И больше всего на свете (даже больше, чем выйти замуж за Петю!) Вареньке желалось узнать, о чем думает сейчас госпожа.

«Я слишком хорошо знаю Изиду…»

Хозяйка знает ИЗИДУ!

«А в зале с рогами такая пыль. Ужас просто», — нашла выход она.

* * *

Прилегавший к обширному кабинету «рогатый» зал украшали гипсовые рога лосей и оленей — его Варенька боялась меньше всего. Такие же, только не лепные, а настоящие, рога висели и у ее прежних господ.

Интенсивно орудуя петушиной метелочкой, девушка поспешно приблизилась к захлопнувшейся за хозяйкой двери.

«Если Катерина Михайловна узнает, что я подслушивала, я навеки останусь в девках», — зазудел здравый смысл. Но отогнать ее от такой притягательной замочной скважины он не смог.

Варенька любила Петю. Но Изида Киевская…

Изиду она ОБОЖАЛА! Ее стихи, переписанные от руки, проживали под Вариной подушкой в специальной тетрадочке. Ее приятельница, горничная Дмитрия Григорьевича Анюта Синичкина (водить дружбу с кем-то еще Варе, давшей обет молчания, было весьма затруднительно), позволила ей списать их из голубенькой книжки. И читая ночами томные строчки…

Не любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой…

Варя испытывала странное, непонятное томление. И в мыслях возникал уже не Петя, а Николай, красавец-студент, сын ее прежних хозяев. И мечты были другими, не о лавчонке и детях. Изида словно зазывала ее в иной мир — безбрежный, шепчущий, сладко-любовный. И Варенька вдруг начинала мечтать о том, чтобы стать такой, как она: о страстных романах, эффектных туалетах и фото в газетах.

Изида была чем-то бо́льшим, чем женщиной. Единственной в Империи женщиной, которой позволялось совершенно все (все то, что ни Варенька, ни даже ее госпожа никогда, ни за что бы себе не позволили!). Все, что было запрещено всем-всем-всем девицам и дамам, Изиде разрешалось. На все ее выходки общество смотрело сквозь пальцы…

Изида была Героиней! Богиней! Она была совсем не такой, как Катерина Михайловна, чей мир строился на суровом молчании, тайнах, запретах.

Изида могла ВСЕ!

А кроме того, в воздухе так яростно пахло тайной, что ее запах пробивался сквозь закрытую дверь кабинета.

«Изида с хозяйкой… знают друг друга… Давно… вопрос жизни и смерти!»

Варя бездумно присосалась к скважине.

Первая поэтесса Империи стояла у окна. Ее спина была неприятно напряжена.

— Рада вас видеть. С чем пожаловали? — начала Екатерина Михайловна. Но остановилась, оправилась: — То есть привет. Чего пришла? — Госпожа говорила с Богиней, как с какой-то прислугой!

Изида обернулась.

— Ты уже читала это?! — в руке у нее была та самая газета. — Ты видела?!

— Что? — Екатерина Михайловна недовольно подошла к гостье, приняла листки из ее рук.

Газета была сегодняшней (это Варя поспела приметить еще в вестибюле), но уже измятой, точно кто-то злобно сжал ее в ком и отшвырнул в угол.

— Новый воздушный рекорд Изиды Киевской! Поэтесса осуществила над Киевом четвертый смертельный трюк, — прочла Дображанская гремевшее на первой полосе сообщение. — Ты похвастать ко мне что ли пришла?

— Не то! Не то смотришь! — вскрикнула гостья. — Я купила с утра, чтобы про себя почитать, а тут… Вот! — Изида перевернула страницу. — Высочайший Манифест Царя Николая II об отречении от престола, — задыхаясь, сказала она, будто хозяйка не умела читать. — Временное правительство!

— Временное правительство, — повторила Катерина Михайловна. — Помилуй, это еще ничего не значит…

— Катя! — взвизгнула гостья. — Я, конечно, не сильно помню историю. Зато хорошо помню стихи: «Кто здесь временный, слазь, кончилось ваше время!». У меня мать маяковка… была. Я с детства знаю: сначала «временное», потом — революция!

«Политика», — поскучнела Варенька. Петя тоже любил поговорить о политике и революции, а она, в свою очередь, очень не любила, когда жених заводил подобные разговоры: в них она ничегошеньки не понимала.

— Но ведь мы же… — сказала госпожа Дображанская.

— Да! — подтвердила поэтесса. — А если нет? Ведь мы спасли Столыпина, а он взял да умер. Вдруг что-то не так? Что-то где-то не срослось… Что мы тогда будем делать? Помнишь, что Маша говорила? Киев горел десять дней! Людей расстреливали прямо на улицах только за то, что у них интеллигентское пенсне на носу. Нам конец! Тебе и мне…

— Изволь не паниковать. Сделай милость. Уверяю, быть расстрелянной за излишне интеллигентный вид тебе точно не грозит.

Варенька обиженно скривилась. Загадочный ларчик открывался слишком уж просто — ясно, что связывало хозяйку и Богиню Изиду. Обе они участвовали когда-то давно в каком-то политическом заговоре. Но информация эта была опасной. Политика — вещью неясной. А политическая непонятность — понятной, а значит, неинтересной. И Варя уже поднялась на одно колено, как вдруг, точно желая ее остановить, поэтесса сравняла политическую плоскость с любовной:

— Окстись, дура! То, что ты спишь с нашим Митей, больше не гарантирует нам отмену октябрьской революции.

«С Митей? С Дмитрием Григорьевичем? Он — не просто управляющий. Он… Вот отчего раскрасавица Катя привечает какого-то жида».

— А мы с тобой хоть и будем жить вечно, убить нас — не фиг делать! — закричала Изида.