Бандиты. Красные и Белые - Алексей Лукьянов Страница 3

— Такой могучий предмет в руках мужлана? — сморщился Фрунзе. — Забрать к чертовой матери…

— А вот торопиться не надо, — предостерег председатель Реввоенсовета, — не надо! Ну как твой Чепаев знает, откуда у него такая сила и любовь народная? Ты что думаешь: он вот так легко отдаст тебе то, без чего он — отставной козы барабанщик? Тут надо действовать очень осторожно.

— Да откуда вообще известно, что у Чепаева именно эта… этот Лев? Ерунда же на постном масле! Откуда?

— Агентурные данные, Михаил Васильевич, агентурные данные. Откуда к нему попал талисман, нам самим не понятно, да и неважно это. А вот люди, которые видели Льва, нашлись. Некоторые сами сообщили, некоторым приходилось языки развязывать. Но главный свидетель — бывшая жена Чепаева, Пелагея.

— Где вы ее откопали?

— В монастыре одном пряталась. Красивая баба, между прочим.

— От кого пряталась-то?

— Вот тут самое интересное. Сначала она жила у родителей Чепаева, а потом вдруг детей забрала — и уехала. Мы спрашиваем: почему уехала? Она сказала, что мужа испугалась, он-де в последний раз, когда с фронта приезжал, сам не свой был. Глаза, говорит, разные стали, как у колдуна, зеленый да голубой, и вместе с крестиком на груди — талисман железный. Стали спрашивать, что за талисман. Она на бумажке и нарисовала.

Троцкий положил перед Фрунзе какой-то клок бумаги, на котором химическим карандашом была начертана козявка, отдаленно напоминающая сидящего льва.

— И что мне со всем этим делать? — спросил Михаил Васильевич.

— Это уже ты думай, — Троцкий лучезарно улыбнулся. — Я тебя в курс дела ввел, дальше сам соображай. Попадет Лев к тебе — пользуйся, нам сильная армия нужна. Но если ошибешься, и Лев уплывет к белым — поблажек не жди. Все понял? Тогда успехов тебе, Михаил Васильевич. И помни — это государственного значения тайна, не разболтай!

С этими словами Троцкий покинул кабинет Михаила Васильевича, оставив командарма один на один с полученной информацией.

Думал Фрунзе долго, ошибаться не хотелось. Он не верил во всю эту галиматью с волшебными предметами. Может, под артефактами подразумевалась некая стратегическая информация, которую невозможно взять с боем? Хотя тогда зачем Троцкому сочинять про каких-то львов? Сказал бы прямо, без экивоков.

Когда голова уже заболела от мыслей о Чепаеве, и Фрунзе был готов плюнуть на осторожность и снять начдива, решение вдруг пришло само собой. Не получается придумать силовую операцию по изъятию чертова артефакта? Так надо заслать к Чепаеву агента, а лучше — двоих, чтобы хоть у кого-нибудь получилось. Пока дивизия Чепаева стоит в Николаевске, своих людей к нему не приставишь — он к чужим подозрителен. А вот если отправить начдива в Александров Гай формировать новые части для наступательной операции, ему неминуемо придется брать незнакомых людей.

Когда эта мысль осенила Фрунзе, у него будто гора с плеч свалилась. Он радировал Троцкому, что приступает к операции «Лев».

Оставалось найти надежного агента.

Ёжиков

Последней каплей в чаше терпения командующего армией стал резкий отказ Чепаева выдвинуть дивизию в Симбирскую губернию для подавления крестьянского бунта. Этот расклад даже политически безграмотный поймет, не говоря о политработнике Ёжикове.

Что стоило начдиву поднять свою дикую дивизию и утопить кулаков в их собственной крови? Но вместо выполнения приказа Чепаев продиктовал шифровальщику такое послание, от которого даже ординарец Василия Ивановича, Петька Исаев (который сам от сохи и загибал на учениях такие рулады, что мухи дохли) густо покраснел. Самое мягкое выражение, которое использовал начдив, было «любитесь конем».

— У меня половина личного состава из тех мест, мать их так, — бушевал Чепаев. — Они что, хотят, чтобы вся дивизия взбунтовалась? Я им покажу! Собрались, понимаешь, золотопогонники в Реввоенсовете, против своих же воевать заставляют! Да я Ленину! Лично Ленину жаловаться буду! К стенке этот Реввоенсовет!

Реакцию штаба ждать пришлось недолго: Фрунзе пригрозил трибуналом и прочими страшными карами, намекнув, что в селе Балаково стоит небольшой отряд чекистов, как раз по соседству с домом Чепаевых.

Василий Иванович радировал: «Только попробуйте!» Штаб армии замолчал. Это вовсе не означало, что Фрунзе сдался. Возможно, он уже отдал приказ взять семью Чепаева под стражу.

Василий Иванович с каменным лицом ждал ответа. Наконец радиостанция ожила — командующий отдал начдиву приказ оставаться в Николаевске до особого решения Реввоенсовета.

— Я вам еще покажу… — зло прошипел Чепаев и вышел прочь, хлопнув дверью.

Реввоенсовет долго принимал решение. Уже подавили бунт в Сенгилее и окрестностях, уже сошел снег, а дивизия по-прежнему стояла на квартирах в Николаевске. Назначенный комиссаром внутренних дел в уезде, Чепаев терпеть не мог этой должности. Стихией Чепаева был бой, открытое столкновение противников, а тут приходилось следить за соблюдением законности. А какая может быть законность, когда у каждого есть если не винтовка, то наган или обрез, а у некоторых — и «максим» на сеновале?

Все решалось по законам военного времени. Чепаева не оставляло чувство, что расследования и дела шились белыми нитками, и нельзя было дознаться — виноватый ли к стенке встал или просто тот, кто под горячую руку попался.

Сегодня, по счастью, обошлось без расстрельных дел. «Форд» мчал Чепаева с митинга в штаб. Рядом сидел Ёжиков, явно недовольный очередным выступлением начдива.

— Ну, чего насупился, комиссар?

— Вы, Василий Иванович, будто не в Генштабе учились, а в церковно-приходской школе, — фыркнул комиссар.

— Что опять не так?

— Да все у вас одно и то же: пустая говорильня. Что красный боец вынес из вашей речи? Я сам ничего не понял, хотя реальное училище заканчивал.

— А чего им нужно понимать, скажи мне, мил человек? Врага они знают? Знают! Шашкой махать умеют? Да лучше меня умеют! Тут главное — боевой дух поддерживать в бойцах. Такие речи — они самое то! Комиссар у нас ты, вот и рассказывай им про политику и прочее, а я им отец родной, бойцы над речами командира думать не должны.

Василия Ивановича понесло, он высказал дивизионному комиссару все, что думает: и про то, что его боевое формирование не на фронте бьется, а сидит в тылу и разлагается в плане дисциплины; и про то, что кто-то пустил нехороший слух, будто дивизию вообще расформируют за неподчинение Реввоенсовету; и про кулацкий бунт в Сенгилее.

— Я как мог умалчивал про это дело, чтобы мои не взбунтовались, а какая-то тварь все равно разболтала. Это какой там кулацкий бунт, в Сенгилее-то?! Десять раз продналог собрали с одних и тех же — это вам не кулацкий, это голодный бунт. Чем крестьянин землю засевать будет? А если бы мои орлы взбунтовались и пошли против власти?

— Контрреволюционные вещи говорите, товарищ Чепаев, — попытался возразить Ёжиков.