Падший - Рене Ахдие Страница 3

Одетта взглянула на мир Vieux Carre ^[6] далеко внизу, и ее взгляд упал на камею, прикрепленную к вороту рубашки, на кремовую брошь из слоновой кости в окружении кроваво-красных рубинов. Ее fetiche ^[7], который имел сразу два назначения, точно как две стороны ее жизни. Во-первых, камея служила Одетте оберегом, защищающим ее от солнечного света, а во-вторых, хранила воспоминания о далеком прошлом.

Высшее общество Нового Орлеана верило в то, что Одетта Вальмонт не представляет собой ничего, кроме беспечной юной особы, которая любит веселиться в компании своих друзей. Она просто молодая девушка, которая не любит ничего сильнее, чем порхать в центре зала в толпе людей, глядящих на нее с восхищением.

– Но кому же не нравится, когда на него обращают внимание? – произнесла Одетта в пустоту. – Уместно ли стыдить. – Теперь что же, винить меня и за такую, самую что ни на есть человеческую, эмоцию? В конце концов, красота, которой мы обладаем, создана для того, чтобы ей восхищались! – В этом заключалась одна из причин, по которой вампиры были такими опасными хищниками: их beauté inе́galе́e ^[8], как любила называть ее Одетта. Невероятной красотой они заманивали жертв в свои объятия, которые становились для них последними.

Однако как только восхищенные взгляды исчезали и компании друзей расходились, Одетта скидывала свои провокационные брючные костюмы. Она забиралась по задней стене собора на крышу под покровом ночи, ее руки и ноги двигались уверенно, прокладывая себе путь к верхушке величественного здания, к самому высокому из трех шпилей, а в ее жилах текла темная энергия, наполняя тело нечеловеческими силой и ловкостью. Как только она забиралась наверх, она наслаждалась каждым мгновением в тишине и одиночестве.

Одетта была благодарна за возможность остаться наедине с собой там, где лишь Спаситель наблюдает за ней.

Ей всегда казалось странным, что люди верили в то, что веселье обязательно настигает каждого на вечеринках, где гремит громкая музыка, звучит задорный смех и шампанское течет рекой. Именно эта уверенность манила людей на в праздничную толпу. Однако Одетта была уверена, что все самое интересное происходит, наоборот, в мыслях. Ее воображение обычно оказывалось куда лучше, чем реальная жизнь вокруг. Не считая некоторых важный исключений, конечно же.

Например, ее первого настоящего поцелуя. Вкус сладкой ваты на губах Мари; смертное сердце Одетты, забившееся быстрее. Их руки едва заметно задрожали, а дыхание стало чаще.

Она вновь повернулась к молодому человеку на кресте. К Сыну Божьему.

– Моя любовь считается грехом? – поинтересовалась она не дрогнув, как спрашивала уже множество раз. И снова она получила тот же самый ответ. Одетта удовлетворенно кивнула и повторила, точно мантру: – В твоем послании была скрыта любовь. И ненависть никогда не должна брать верх над любовью.

И опять ее мысли потянулись к воспоминаниям, сокрытым в дальнем уголке сознания. Одетта вспомнила, как впервые столкнулась лицом к лицу со смертью в тот день, когда ее отца увели на гильотину, когда насмешки и оскорбления следовали за ним по пятам. Как он, несмотря ни на что, надел в тот день свой накрахмаленный парик, который остался на нем, даже когда лезвие опустилось на его шею. Плеск его крови, брызнувшей на камни, который невольно вызвал воспоминание о первом убийстве, совершенном Одеттой на следующую ночь после того, как она повстречала своего создателя. Она вспомнила возбуждение, наполнившее ее, когда она осознала, что теперь в ее жилах пульсирует сила, сравнимая с властью богов.

Пальчики Одетты побелели, сжавшись на металлическом шпиле. Вопреки популярному мнению, Одетта больше не держала ни на кого зла. Ни на кровожадных мужчин и женщин, которые оставили ее сиротой без средств к существованию, ни на своих родителей, которые не смогли когда-то возразить и дать сдачи. Ни на Никодима, который выкрал Одетту из бараков, где она когда-то жила. Ни на Мари, которая разбила Одетте сердце, как это часто бывает с первой любовью.

– Благодаря всему, что со мной приключилось, я научилась любить себя еще больше, – сказала она. – И разве это не лучший подарок, который могла преподнести жизнь после всех испытаний? Получить силы любить себя сегодня больше, чем ты любил вчера.

Одетта вздернула подбородок к бархатному небу, усеянному звездами. Облака над головой плыли, точно сгустки тумана на ветру. Найджел любил говорить, что небо над Новым Орлеаном заволакивает дымкой злодеяний, совершенных жителями города. Лицемерные суждения, так симпатичные состоятельным туристам французского квартала, которые помогли Новому Орлеану стать одним из самых роскошных и богатых городов, несмотря на недавнюю войну, разразившуюся между штатами. Каждый раз, когда Найджел присаживался рядом, чтобы поделиться своей новой порцией пошлых сплетен, его акцент кокни становился еще заметнее от грязных словечек.

Что-то сдавило мертвое сердце Одетты.

На этот раз она некоторое время колебалась, прежде чем глянуть наверх, на металлический крест на периферии своего зрения.

– Знаю, знаю, у меня нет причин думать о Найджеле Фитцрое с теплотой – какими-либо теплыми чувствами, – шепнула она. – Ведь он нас предал. – Она сглотнула. – Он предал меня, – недоверчивость исказила ее лицо. – Только личико. – И только подумать: это произошло лишь вчера. Луна взошла и опустилась, а в наших жизнях столько всего изменилось навсегда – до неузнаваемости. – За одну ночь Одетта потеряла брата, с которым провела целых десять лет, потеряла из-за предательства, от которого стынет кровь. Произошедшее с трудом укладывалось в голове. Эта потеря стала для Одетты ударом, хотя она и не осмеливалась показывать свои боль и горе другим. Если она признается, это будет une erreur fatale ^[9], особенно в присутствии Никодима. Потерять предателя – значит ничего не потерять.

И все же…

Она плакала сегодня утром в своей комнате. Задвинула бархатные шторы на балдахине над своей кроватью и позволила смешивающимся с кровью слезам запачкать ее шелковые подушки. Никто не видел даже тени Буна сегодня. Джей вернулся незадолго до захода солнца, его черные волосы были мокрыми, а выражение лица мрачным, как никогда. Когда Гортензия вернулась в ресторан «Жак», то начала играть сюиты Баха с нечеловеческой скоростью на своей скрипке Страдивари, а ее сестра, Мэделин, все это время писала что-то в кожаной записной книжке рядом. Все обитатели Львиных чертогов горевали, каждый по-своему.

Внешне же все шло как обычно. Они обменялись вежливыми приветствиями, делали вид, что ничего необычного не произошло, и никто из них не желал озвучивать свою печаль или же вслух говорить об ужасном преступлении Найджела, последствия которого вскоре станут явью.