Хозяйка большого дома - Карина Демина Страница 29

Несколько следующих дней прошли вполне мирно.

Альва облюбовала угловую комнату, сама перетащила в нее и одеяло, и подушку, и свитер Райдо, который надевала, пусть бы свитер этот был для нее чересчур велик. Она закатывала рукава и поднимала воротник так, что он прикрывал острые уши. Из-за воротника выглядывал кончик носа и зеленые настороженные глаза.

Ната она сторонилась.

И Дайны.

И пожалуй, Райдо тоже, но ему единственному позволяла подходить почти на расстояние вытянутой руки.

С ним и разговаривала, если чтение можно было назвать разговором. Она забиралась в кресло у камина, брала книгу, которая не стала интересней, и читала. Райдо же устраивался на полу.

Матушка бы не одобрила.

Ни альву, ни пол, ни книгу, лишенную поучительной компоненты. Впрочем, отчасти поэтому Райдо слушал. И ноги вытягивал к камину, надевал вязаные носки, купленные Натом в местной лавке. Носки были плотными, из толстых крученых нитей, и плохо тянулись, зато в них было тепло.

Свой дом.

Почему-то раньше он не воспринимал Яблоневую долину домом, скорее уж местом, где можно спрятаться от назойливой заботы близких и тихонько сдохнуть. А теперь вот носки, камин и огонь. Малышка, которая дремлет на полусогнутой руке, по-прежнему легкая, что пушинка, но личико покруглело. Смешно во сне губами шлепает, точно подбирает слова… во сколько дети говорить начинают?

Райдо вряд ли дотянет.

Жаль. Смешные. И эта не исключение. То хмурится, становится серьезной-серьезной, то улыбается широко. Слюни пускает.

За ней интересно наблюдать и за мамашей ее тоже. Оборвала чтение на полуслове, сидит, смотрит, прикусив корешок книги. Страницы пальцем заложила.

Волосы отрастают, черные и гладкие с виду, но на затылке топорщатся этакими вороньими перышками, а челка вот длинная, и прядки падают на самые глаза. Она их отбрасывает и, забыв о том, что кругом враги, поглаживает переносицу пальцами. И пальцы эти в подбородок упирает.

Думает.

О чем? Не скажет ведь правду.

Нат в углу прячется, у двери, и дверь приоткрыл, следит за коридором. Не потому, что опасности ждет – привычка такая, как и та, по которой он повсюду с собой таскает нож. Небось и сейчас при нем. В рукаве старой кожанки? Надо будет купить ему новую куртку, с бахромой, чтоб как у шерифа… и ножны потайные, а то еще порежется ненароком…

Хотя нет, не порежется. Нат с ножом управляется куда лучше, чем с уборкой. Но альву он слушает. И взгляд от двери отводит, и почти расслабляется, почти верит, что опасности нет…

Чай вот подает.

Чай приносит Дайна, но Нат, заслышав ее шаги, соскальзывает с кресла. Он выбирается в коридор и принимает поднос. Порог – это граница, которую Нат бережет свято от чужаков, а Дайна – именно чужак.

Она недовольна.

Она спрятала яркие наряды, но и серые ее платья неизменно выглядят вызывающе. Однако Райдо молчит. Он устал от войны и шаткое перемирие в собственном доме ценить умеет.

Дайна ненавидит альву.

За что?

Спросить бы? Но Райдо не уверен, что скажут правду, да и… это тоже действие, а ему сейчас не хочется действовать и думать не хочется ни о чем, кроме огня, камина и книги вот. О том еще, пожалуй, что голос у альвы мягкий, бархатистый. И ему нравится, как она щурится.

Он хотел бы увидеть улыбку, но подозревает, что это – невозможно.

Зима стирает улыбки.

Поднос с чаем Нат ставит на столик у двери и долго возится, переставляет чашки, сахарницу, высокий графин с молоком и масленку. Он разливает чай сам, на троих, но чашку альвы ставит на пол у кресла, и той приходится откладывать книгу, наклоняться и тянуться.

Чашку Райдо Нат подает. Он точно знает, какой именно чай Райдо по вкусу. Крепкий. Сладкий. И без молока. А себе вот Нат наливает едва ли не полкружки, он и просто пил бы, но молоко – это для детей, а Нат взрослый. Но не настолько взрослый, чтобы не стыдиться своих привычек.

Он намазывает тосты маслом.

Три.

И снова – альве на пол, но уже на фарфоровом блюдце. Почти ритуал. Поставить. Отступить. Отвернуться. Обождать несколько секунд и блюдце забрать. Оно одно на троих, и почему Нат не попросит принести еще, Райдо не знает.

Плевать.

Главное, что хлеб прожарен, а масло свежее, солоноватое. Чай горячий. Сдобрить бы его виски, но тогда Нат вновь начнет хмуриться, будет виться вокруг, подбираясь ближе, пытаясь уловить признаки болезни.

Разрушит все.

И Райдо запивает тосты чаем. Молчит. Все молчат, но в этом молчании по-своему уютно. И слышен что дождь, что шелест ветра…

По первым морозам, схватившим дорожную грязь, Нат отправился в город и вернулся с целой стопкой писем.

– Почитаешь? – спросил Райдо, протягивая те, которые от младшенького. И альва кивнула.

Она взяла письма из рук, почти коснувшись пальцами пальцев, и несостоявшегося прикосновения этого, надо полагать, сама испугалась. Отпрянула.

– Почитай. – Райдо отступил и опустился на ковер у камина, подушку к себе подгреб. Ее бросил Нат, и подушка так и осталась лежать на полу. С подушкой удобней, не так жестко лежать… – Почерк у младшенького еще тот… он не виноват, он как-то в драку ввязался… не ввязался, это не совсем правильно. Подловили его. Ограбить пытались. А этот дуралей не отдал, вот и побили так, что, думали, все уже… а он выжил. И ходить наново научился. И вообще многому наново научился. Ему говорили, что не сможет, а он смог. Упрямство – это наша семейная черта.

Альва перебирала конверты, раскладывая их на спинке кресла.

По датам?

Дотошная.

– Он сейчас в полиции работает, следователем… от той истории только почерк корявый остался. Сама увидишь.

Альва вскрывала конверт когтем, вытаскивала лист и, развернув, читала:

– Здравствуй, дорогой братец…

Райдо закрывал глаза.

Ему было уютно.

И не больно.

Почти.

…а зима наступала. И дороги, поплывшие по осенним дождям, оказались под плотными панцирями льда. Лед этот, поначалу хрупкий, кружевной, день ото дня становился все более прочен. А однажды ночью, когда вода вовсе замерзла, выпал снег.

И Райдо, выбравшись из дому, зажмурился, прикрыл глаза, не в силах вынести слепящей белизны.

А спустя два дня в доме появились гости.

– Уж простите нас за то, что без приглашения. – Супруга доктора куталась в соболя. Из экипажа она выбиралась медленно, опираясь на руку супруга, который рядом с нею казался тонким, хрупким. – В провинции нравы проще. Мы решили заглянуть… просто по-соседски.