Сказки Круговерти. Право уйти - Татьяна Устименко Страница 29

– Ко?..

Песочно-серый кобель приоткрыл один глаз, зевнул во всю пасть и, вальяжно скребанув лапой за мохнатым рваным ухом, поднялся. Покрутившись вокруг себя, пес вновь улегся в теплую серую пыль, решив, что эти неурочные путники не стоят его царственного внимания.

Арьята толкнула массивные створки, убедилась, что заперто, пожала плечами и обошла ворота сбоку, жестом приглашая остальных сделать то же самое.

– Не понимаю, на кой им такие добротные ворота, если стен все равно нет? – подивилась Иленка, обходя архитектурное излишество по хорошо утоптанной тропе в зарослях лебеды.

– От нечисти, – лаконично откликнулась Смерть.

Эдан покрутил пальцем у виска, показывая, какого он мнения об умственных способностях жителей.

– Ну, не скажи, – покачала головой девочка. – Считается, что нечисть не может пройти в ворота без приглашения…

Тут уже к сомнениям в здравомыслии местного населения присоединилась и заклинательница, поинтересовавшись между прочим:

– И как, действует?

– Действует, – абсолютно серьезно ответил Шири и тут же ехидно добавил: – если в ворота ломиться. Но, насколько мне известно, нечисть полностью игнорирует такой сценарий, поступая так же, как и мы. Потому что, какая бы защита на воротах ни стояла, для ее действия необходима хотя бы самая хиленькая оградка.

Когда о каком-то месте эдак многозначительно говорят: «Вот так дыра!» – это можно понимать по-разному. Дырой принято называть и провинциальный зачуханный городишко, удаленный от столицы настолько, что там уже и забыли, как называется подвластное им поселение. Дырой обычно считается и глухая лесная деревенька, затерявшаяся среди непроходимого бурелома страшных муромских лесов, а случается – и целый столичный квартал, запутавшийся в трущобных улочках. И лишь попав в местечко, сосредоточившее в себе все самые гадкие и донные грани бытия, вы начинаете осознавать смысл слова «дыра» в полной мере…

Итак, Ништява была дырой. Даже нет, не так. Ништява была ДЫРОЙ, с очень большой буквы «Д». Четыре десятка обшарпанных домов, штукатурка на которых облупилась еще лет сто назад, наползали друг на друга, будто стояли не посреди поля, а в густо застроенном мегаполисе. Когда-то так оно и было, а если и не так, то очень близко. И теперь этот осколок прошлого продолжал существовать, как и несколько столетий назад, не стремясь что-либо менять и с каждым годом становясь все паршивее и паршивее.

Главная улица, которой жителям служил все тот же Белгродненский тракт, прорезала торговую площадь и терялась между грязно-бурых построек. Посреди площади разлилась громадная лужа, не просыхавшая даже в самую несусветную жару. Неестественный водоем делили между собой замызганные гуси и пара вислоухих пятнистых свиней. Босоногая девчонка лет семи тщетно пыталась выгнать гусиную стаю на сушу. Птицы шипели и ни в какую не желали выбираться из лужи. Девчонка с окриками махала длинным прутом. Первой не выдержала одна из лежавших в луже свиней. Нехотя поднявшись на ноги и всколыхнув стоячую воду, вислоухая, словно неотвратимый рок, стала надвигаться на девчонку. Та, огрев ее прутом по рылу, с визгом взобралась на ближайший забор. Свинья, осовело помотав головой, вновь улеглась в лужу.

Теплый тягучий воздух Ништявы оказался напоен совершенно непередаваемым ароматом пыли пополам с помоями. Примешивавшийся к нему сладковатый душок горелой соломы вызывал неодолимое желание зажать нос и сбежать в чисто поле немедля.

Иленка брезгливо морщилась, но терпела, стараясь поменьше вдыхать липкий тяжелый воздух. Эдан же резко побледнел, стоило ему сделать очередной вдох.

– Кошмар, ну и вонь! – с отвращением произнес он, зажимая нос.

– Ничего, потерпишь. Или твоя изнеженная нюхалка привыкла обонять только розы? – саркастически осведомился Поводырь, тут же заработав тычок под ребра от Арьяты и тяжелый взгляд от Эдана.

– Нет, вот чего я такого сказал? – возмутился Шири, потирая пострадавший бок.

– Да так… Ничего. Просто мы уже пришли, – свернула тему менестрелька, останавливаясь возле приземистого мрачного здания с аляповатой вывеской. Таланту художника, осчастливившего шинок своим творением, можно было только посочувствовать. Ну, или позавидовать, если вы являетесь почитателем какого-нибудь постмодернового кубизма. На рассохшихся досках он намалевал бочку с дужкой, призванную изображать деревянный кухоль [10], и сидящего с нею в обнимку оборванца, страдающего хроническим косоглазием вкупе с похмельем, вызванным не иначе как содержимым бочки-кружки. Называлось заведение соответственно: «Кружка путника».

– Мы ночуем здесь? – скептически заломила бровь Иленка.

– Да, – откликнулась Арьята, – а что?

– А то, что блошиный топот и клопиный писк я слышу невооруженным ухом даже отсюда.

– Клопы не пищат, – мрачно проворчал Шири.

– Это я фигурально, – отмахнулась заклинательница. – К тому же оттуда немилосердно смердит…

Тут уж Поводырю крыть было нечем: запашок из распахнутых дверей заведения шел действительно… специфический.

– А подают там, судя по нему, исключительно лежалую кошатину, – поддержал девушку Эдан, – фу, меня сейчас стошнит!

– Вот тут я с вами согласен, – откликнулся Поводырь, осторожно потянув носом воздух. – Daeni, может, дальше пойдем? Ну ее, эту Ништяву, к монахам! Зайдем по дороге на чей-то огород… Чай, не зима, с голоду не помрем.

– Шири, нам нужны деньги, – безапелляционно отрезала Арьята. – Не хотите идти внутрь, не надо. Подыщите себе чей-нибудь сеновал почище и дожидайтесь меня там.

– Чтобы ты еще кого-нибудь добавила к нашей компании, пока мы станем вкушать заслуженный сон? – саркастически уточнил Поводырь. – Ты меня недооцениваешь, daeni.

– Ладно, пусть Иленка с Эданом тогда нас тут подождут, – вздохнула менестрель. – Идем, Ши, нужно договориться с шинкарем.

Ни Иленка, ни Эдан не испытывали радости от того, что их оставили на крыльце сомнительного питейного заведения, но войти внутрь оказалось выше их сил. А посему пришлось смириться и надеяться, что никому из посетителей, решивших подышать воздухом, не придет в голову с ними познакомиться.

Внутри шинок смотрелся ничуть не лучше, чем снаружи. Мрачный зал с потемневшими от времени (но сильнее от грязи) столами и затертыми лавками. Под потолком коптила заправленная маслом трехламповая люстра.

– Каменный век… – пробормотала Смерть. Обычно, когда ей доводилось бывать в этих краях, Арьята обходила Ништяву стороной.

Запах, царивший внутри, оказался значительно насыщенней, чем его отголоски на улице. Более того, дивный букет ароматов, заполонивших помещение, имел значительно больше оттенков, нежели тот, который долетал до выхода. Пахло потом, кислой капустой, помоями, ладаном, горелым маслом и черт знает чем еще. Но все вместе это создавало такой кисель, что в воздухе спокойно можно было вешать не только топор, но и полновесную наковальню, а вошедшим хотелось немедленно выбежать вон да очутиться подальше от Ништявы вообще и от «Кружки путника» в частности.