Ксерокопия Египта - Денис Лукьянов Страница 28

Руки Эфы двигались столь же стремительно, сколь лопасти мельницы в особенно ветреный день. Она склонилась над телом и орудовала с точностью пожилой тетушки, шьющей свитер для любимого племянника, в котором тот потом будет стесняться ходить (конечно, если ему не за двадцать пять — после этого возраста тетушкина одежда становится лучшей на свете).

Освободив черепную коробку от мозга — самого бесполезного его содержимого —, Эфа, восхищаясь собой и ловя потрясенные взгляды других, поставила на каменную плиту кувшины с бальзамами и маслами. А потом запустила туда руки. По конечностям пробежался легкий, покалывающий холодок.

— Прошу прощения, — кто-то положил руку на плечо Эфы, и холодок перерос в нервную дрожь.

Испуганная девушка, стараясь себя не выдать, повернула голову — и увидела напротив молодого жреца.

— Вообще-то, это тело должен был бальзамировать я, — он изучающе осмотрел сначала Эфу, а потом и мертвое тело. — Но, видимо, меня просто не предупредили, что это будет другой человек. Вы, вижу, прекрасно справляетесь. Закончите тогда? В другой разок подменю и вас.

Эфа вытащила руки из кувшина и те, словно ватные, опали вниз. Стресс потихоньку превращал тело в одного плюшевого медведя, да еще и намокшего. Но стресс вовсе не оттого, что девушку чуть не раскрыли, а оттого, что подошедший жрец оказался чертовски симпатичным.

У каждого есть своя слабость и, в случае с Эфой, это была абсолютная невозможность держать себя в руках в таких ситуациях. Она считала себя идеалом красоты — имела на это право — и хотела… ну, выразимся деликатно, предложить себя каждому, кого считала достойным. Умозаключение Эфы было простым, как пареный папирус — пользуйся своей красотой, пока можешь.

Проблема заключалась в том, что достойным мог оказаться каждый второй.

Жрец заметил анабиоз, в который постепенно входила девушка.

— Вы хорошо себя чувствуете? Может, подышать свежим воздухом?

Эфа лишь кивнула, подхватила коллегу и повела за собой, в сторону колонн. Потом она остановилась.

— Нет, спасибо, я хорошо себя чувствую, — отозвалась Эфа. К сожалению, голос был единственным, что она не могла скрыть полностью. Высокие нотки выдавали ее. Жрец заподозрил неладное и нахмурился. — Просто я переутомилась…

Она намеренно сделала акцент на последнем слове, выделив его окончание жирным и подчеркнув красной интонационной линией.

— Простите… переутомилАСЬ?

И тут Эфа распустила волосы, попрощавшись со своим камуфляжем, а потом приспустили одеяние — чтобы все стало понятно даже для самых тупых.

Она сладко улыбнулась и случайно высунула змеиный язычок.

Эфа могла быть лучшей в своем деле, если бы постоянно не набивала одних и тех же шишек. К сожалению, условная борьба за право женщин бальзамировать умерших и самолюбование, выливающееся… ну, чего уж там греха таить, в весьма жаркое времяпрепровождение и неумение контролировать себя — вещи не особо сочетаемые. Примерно то же, что записывать рыбу молоком, или сушить одежду водой. В какой-нибудь другой вселенной с на голову отбитыми законами физики это, может, и сработало бы, но только не в этой.

Жрец слегка остолбенел, превратившись в бетонный столб со взглядом, направленным то на самые интересные части Эфы, то в никуда.

Его даже не смутил змеиный язычок, хотя где-то внутри заорала сирена, включающая инстинкт самосохранения.

Но другие жрецы почуяли что-то неладное — и обратили внимание на двух коллег, не занимающихся делом.

А потом, будь это сцена из мюзикла, они бы все одновременно охнули от возмущения и удивления прямо в микрофоны.

В принципе, это и случилось. Только совсем не синхронно.

Растущие вверх колонны храма огромными баобабами держали небо, и среди этого каменного леса тысячелетних и пузатых великанов тряслась маленькая фигурка, готовая упасть в обморок от такого великолепия. Статуи богов придавали условному лесу еще больший шарм, настолько приторный, что дух буквально перехватывало. Божества глазели, затерявшись меж колонн, и мерили пустыми глазами существование жалких, смертных, бумажных человечков…

В реальности все было не так страшно, поэтично и великолепно, но в голове молодого Архимедона, который нервничал до трясучки, все рисовалось именно такими красками.

Барабаны постепенно утихали, но спокойней от этого не становилась.

Тяжелая рука лежала на плече Архимедона.

— Не переживай ты так, — забасил стоящий рядом великовозрастный жрец. — Это обычная аудиенция.

— Я бы с удовольствием, но тело все равно трясется, — юноша вытянул тонкие руки, которые ходили ходуном, разрывая воздух в чудном танце.

— Просто успокойся. Вот увидишь, все пройдет хорошо. Я поговорю с ними.

С другой стороны длинного храмового коридора вперед лениво двигались две фигуры — вытянутая и шарообразная.

— А вот и они, — улыбнулся сопровождающий Архимедона старик-жрец. — Все, еще немного.

Юношу затрясло пуще прежнего. Теперь его тело было похоже на кипящую воду — оно стало таким же нестабильным. Появись у случайного фотографа желание щелкнуть молодого жреца, ничего бы не вышло — картинка оказалось бы чересчур смазанной. Сфотографировать летящую колибри и то проще.

Вскоре мини-процессии поравнялись.

Архимедон и его сопровождающий низко поклонились.

— Приветствуем вас, о верховные жрецы Хотеп и Хой, — забасил старик.

— Да-да-да, — отозвался толстенький Хой, недовольно почесав щетину, похожую на плохо постриженный газон, который не взялся бы косить ни один садовник, — можно без прелюдий. Чем быстрее мы вернемся к делу, от которого вы нас отвлекли, тем лучше.

— Но это — официальная аудиенция, — сопровождающий Архимедона выпрямился. Самому юному жрецу понадобилось на это чуть больше времени.

— Мы в курсе, — вздохнул Хотеп. — Если бы она не была официальной, мы бы даже сюда не вышли. — Чего же ты хочешь?

— Я хочу попросить, видит Ра, не за себя, а за этого молодого человека.

Хотеп и Хой практически одновременно посмотрели на трясущееся, с их точки зрения, нечто.

— И что же конкретно ты хочешь попросить? — с подозрением уточнил тонкий.

— Я хочу, чтобы он обучался у вас.

Наступила неловкая пауза, а потом толстенький Хой рассмеялся, и его живот зашатался.

Хотеп держал себя в руках и даже дал легкого подзатыльнику коллеге.

— Обучаться у нас? Но мы никого не обучаем, — взгляд тонкого жреца превратился в раскалённую иглу.

— Я очень хотел бы, чтобы этот молодой человек поучился у вас. Он подает большие надежды.

— А почему же тогда ты не обучишь его сам? Или ты решил скинуть на нас нерадивого ученика, а?