Подземка - Михаил Бычков Страница 27

Мы встали друг напротив друга.

– Повтори, что ты сказал, – потребовал он.

– Я думаю, что ты перенервничал. Успокойся, переведи дух, – попросил я.

Связываться с человеком, находящемся в невменяемом состоянии, опасно. К тому же к нему в любой момент мог присоединиться напарник. Не было никаких сомнений, чью сторону займет Вячеслав в разгорающемся конфликте. Вдвоем они сделают из меня отбивную, даже не вспотев.

Похоже, и Слава дал волю эмоциям. Его кулак едва не свернул мне челюсть на сторону. Голова мотнулась, в ушах зазвенело. Я сплюнул сгусток крови на пол:

– Ну, спасибо тебе, Гена, – и, отскочив, хорошенько врезал ногой ему в солнечное сплетение.

Будь у поисковика хоть супернакачанный пресс Шварценеггера, ему все равно не удалось бы смягчить последствия. Гена хекнул и сложился пополам. Его вырвало желчью.

– Ах ты, гад! – не удержался второй, но я уловил нужный момент и угостил Славу встречным, который угодил прямиком в не раз и не два сломанный нос.

Поисковик хрюкнул и свалился рядом с напарником. Вот уж не ожидал от себя такой прыти. Обычно я добрый и пушистый, если против шерсти не гладят. А тут прямо как озверином обожрался. Если такая пьянка пойдет и дальше, выведу из строя все уцелевшие караваны станции.

Так себе перспективы. Мне же еще возвращаться надо. Здесь не грохнут, так на следующей приголубят. Дружки убитых уголовников почти наверняка озаботятся приготовить алаверды.

Сделав эти, в сущности, элементарные выводы, я решил не доставлять недоброжелателям удовольствия поквитаться со мной и попытался удрать из изолятора, благо дверь оставалась открытой.

Вытащу Лило и бочком-бочком в сторону туннеля, там, глядишь, что-нибудь и придумаем. Не мытьем, так катаньем преодолеем посты, добежим до соседей. Может, они более адекватные.

Но судьба, как это часто бывает, посмеялась над моими планами. В изолятор ввалилась куча вооруженных до зубов людей, они быстро оценили ситуацию и, догадавшись, с какой такой стати на полу валяются двое поисковиков, приняли необходимые меры.

Чтобы отправить меня на боковую, понадобилось всего лишь почти неуловимое движение прикладом. Все, что я успел увидеть, перед тем как провалился в абсолютную темноту, – разъяренные лица аборигенов. Большой популярностью мне здесь теперь не пользоваться. Это факт. Самый фактический из мне известных.

Сколько я провалялся без сознания, сказать сложно. Не догадался перед тем, как закатить глазки, хотя бы мельком посмотреть на циферблат. Старею, наверное.

А очнулся оттого, что беззубая толстуха, убиравшая в изоляторе, окатила меня ведром холодной, как сердце Снежной королевы, воды. Будь эта мегера в одиночестве, я бы быстро объяснил ей, что и почем, но она явилась в компании сразу двух дуболомов, тупых, вроде сибирского валенка, но очень и очень сильных.

– Хорош валяться, браток, – попросил один из них. – Видишь, женщина пришла: подметет тут, полы помоет. Уважь чужой труд, браток.

– Да без проблем, – сказал я, поднявшись. – Могу даже выйти.

Башка гудела как церковный колокол. Глаза так и норовили собраться в кучу. Но не тошнило, так что есть надежда, что до сотрясения мозга не дошло. Ну, хоть какие-то положительные моменты на сегодня. Куча минусов в итоге даст хоть слабенький, но все же плюсик.

– Выйти?! – усмехнулся все тот же дуболом. – Ну ты ваще, даешь!

Его напарник пока помалкивал, судя по виду, его могли и не обучать человеческой речи. Зачем говорить с такими-то кулаками!

– Ага, выйти, воздухом свободы подышать, – пояснил я.

– Ниче, скоро надышишься, – заверили меня. – У нас ваньку валять не принято.

– Я есть хочу: у меня с утра маковой росинки во рту не было, – предупредил я.

– Здесь закон простой: кто не работает, тот не ест. Ты, браток, еще пальцем о палец не ударил, а о жратве спрашиваешь. Нехорошо это.

– Разве? Голодом морить – вот что нехорошо, – заметил я.

– Не боись, будет тебе хавчик. Мы, собственно, за тем и пришли. Пошли с нами, пайку будешь свою зарабатывать.

– Это типа общественных работ, что ли? – догадался я.

– Вроде того. Ты мужик не слабый, так что горбом поработаешь. Помахаешь киркой маненько, зато потом будешь хавать с полным на то основанием. Когда еда заслужена, она в два раза вкусней кажется.

– Э, мы так не договаривались, – произнес я. – Нашли дешевую рабочую силу! Мне вообще-то на Центральную надо, и чем быстрее, тем лучше, а я и без того у вас застрял. Может, ну их, к такой-то матери, эти работы?

– Ты не рассуждай, давай топай, – рыкнул разговорчивый дуболом.

– А как же… – Я оглянулся в сторону женской половины.

Дуболомы хмыкнули:

– За девку не переживай, ей тоже применение найдется.

– О’кей, парни, – вздохнул я. – Только предупреждаю заранее: яйца берегите. Без них плохо будет.

– Ты бы о своих лучше заботился. Есть у нас двое, которые с удовольствием тебе их отрежут, – сказал дуболом, намекая на Гену со Славой.

С десяток работяг согнали к небольшому ответвлению основного туннеля. Мужики были невыспавшиеся, злые. Громко матерились, насылая проклятия на начальство, жадно докуривали чинарики или украшали плевками стены.

– Привет стахановцам! – поприветствовал я собравшийся трудовой люд.

Внимания на меня не обратили. Не хотят – и не надо. Чай, не красна девица, не расплачусь.

Я сообразил, что народ тут подобрался сплошь и рядом из провинившихся обитателей станции. Штрафники. Видимо, Ашот Амаякович верил в исправительную силу труда, хотя подавляющее большинство морально «горбатых» исправят разве что могила да лопата по хребтине. О последнем способе я упомянул неспроста, ибо трудовое перевоспитание началось с раздачи шанцевого инструмента. Штрафникам выдали кирки и совковые лопаты, а меня, как самого представительного и крепкого, поставили в пару с лопоухим и не сильно хлипким мужиком таскать носилки.

Был ли тут какой-то инженерный замысел, или начальство всего лишь хотело направить энергию штрафников в мирное русло, но вкалывать нам пришлось и впрямь ударными темпами. Я попытался филонить (кому охота забесплатно надрываться?), но быстро получил чувствительный укол штык-ножом, примкнутым к автомату. Охранники глаз с нас не спускали, расслабляться не позволяли, и, кажется, нам предстояло работать «отсюда и навсегда».

Похоже, я мог застрять тут до конца моих дней.