Прокаженный - Феликс Разумовский Страница 26

«Доброе знамение, доброе». — Сарычев, не в силах отвести глаз от великолепия красок, зажмурился, упал на колени и вдруг понял, что сидит в морозильнике-«семерке». Голова раскалывалась по-прежнему, но хоть не тошнило. «Видать, загнусь скоро», — подумал майор как-то совершенно спокойно, буднично даже. Себя ему было нисколько не жаль. Как ни крути, а каждый получает то, чего достоин…

Поднявшись домой, он сразу же услышал телефонный звонок.

— Ты живой? — Это была Маша, в голосе ее сквозило беспокойство.

— Живее всех живых, — соврал Сарычев.

— Что-то я не уверена. — Маша усмехнулась. — Я тут температуру тебе мерила, пока ты был никакой. Так та скакала, как шальная, как только сердце у тебя выдерживает! Вечером жди меня, будем тебя лечить. — Она выпытала у майора адрес и повесила трубку.

«Нам каждый гость дарован Богом», — ни к селу ни к городу пропел Сарычев и полез под душ. Ему вдруг все стало до лампочки. Двигаясь как во сне, он неторопливо разделся, включил воду, но едва упругие струи коснулись кожи, как на него вязкой волной накатилась слабость. Ноги стали ватными, перед глазами опять вспыхнули разноцветные круги, и он медленно сполз вниз, во всю длину растянувшись в скользкой холодной ванне. Сил хватило только на то, чтобы заткнуть пяткой сливное отверстие, и, лежа в теплой мелкой луже, майор понял, что умирает.

Дыхание его сделалось хриплым и прерывистым, сердце то бешено колотилось, то вдруг замирало, а перед глазами, подобно ослепительным вспышкам, мелькали бесчисленные мгновения прожитого. Чужая любовь, ненависть, гнев, ярость волной накатили на его сознание, и, не в силах вынести это бремя, он в который раз провалился в темноту.

Ленинград. Развитой социализм. Лето

— Это хорошо, что ты мента замочил до кучи, — сказал Яхимсон, дождавшись, пока Титов передвинет коня.

Вот уже час, как они играли в шахматы, и аспирант, который молча слушал бубен Рото-Абимо, постоянно выигрывал, хотя расхититель соцсобственности и клялся, что имеет первый взрослый разряд.

— Понимаешь, — перворазрядник решился было сделать рокировку, но передумал, — главное, было бы к чему прицепиться, а 117-я — хороший предлог испоганить человеку жизнь. Это у нас в «лунявке» беспредел, а в нормальной хате все по закону — «столовая иерархия».

Расхититель внезапно понял, что проморгал ферзя, вздохнул, горестно поцокал языком и продолжил политблатинформацию.

— За первым столом помещаются хозяева хаты — блюстители воровских законов. Второй стол — пристяжь, доводящие решения «первостольников» до сокамерников. За третьим столом бойцы, они вершат суд и наказание от имени первого стола, по принципу: лучше перегнуть, чем недогнуть. На плечах у них обычно набита «картинка» — гладиатор с мечом. Четвертый стол для людей в возрасте, они ни за что не отвечают и живут по принципу: моя хата с краю. Пятый стол для людей, отвечающих за «дорогу», самих их называют «конями», а бывают они дневные и ночные. Так я к чему все это говорю. — Яхимсон вытер свой несколько широковатый книзу нос и, опять вздохнув, положил короля на шахматную доску. — Если вся эта накипь с первого стола чего-то захочет, то своего добьется непременно. А чтобы легче человека достать, много всякой фигни придумано. Взять хотя бы «прописку». — Расхититель неожиданно махнул рукой в неопределенном направлении. — Вначале проводится «фоловка» — знакомство с законами тюрьмы, беглый, так сказать, обзор. А потом экзамен. Собственно, это прописка и есть. Вопросы разные задают, типа: «Мать продашь или в задницу дашь?» или там: «Что будешь есть, хлеб с параши или мыло со стола?», затем предложат проделать что-нибудь, к примеру, скомандуют «садись!». И во всем обязательно есть подляна какая-нибудь. Чуть оступился, и тебя опустят. Сколько дохлой рвани малолетней, не выдержав прописки, стало вафлерами — один Бог знает.

Нынче Яхимсон был говорливей обычного, потому как посетивший его с утра адвокат поведал, что трестовский «папа» нажал в обкоме, и оттуда уже был звонок самому главному прокурору. Титов же своего защитника еще ни разу не видел, таскали его только к «сове» — следователю прокуратуры. Когда Рото-Абимо дал прочесть мысли следователя, аспирант от внезапного приступа злобы весь затрясся.

Звали служителя закона Трофимов Сергей Васильевич. Внешне это был совершенно невзрачный человечишка — щуплый, лысый, в очках, за которыми суетливо бегали маленькие глазки. Сам не имел ничего — ни друзей, ни семьи, ни даже нормальной потенции, а была у него только возможность кидать людей за решетку. Он буквально упивался властью. Ощущение полной зависимости подследственного от того, что «нарисуют» в протоколе его маленькие, вечно потные ручонки, наполняло душу Трофимова восторгом и ликованием. Он и взятки-то брал осторожно, с опаской, и в тюрьму попасть боялся гораздо меньше, чем лишиться любимого дела своей жизни…

Обычно Сергей Васильевич любил, чтобы клиент перед допросом «попарился в стакане» [101]. Титова, когда настала его очередь, тоже промурыжили больше часа в тесном, похожем на гроб закуте, и только потом, закурив и обложившись бумажками, принялись мотать ему душу.

Собственно, ничего сложного в деле не было — мокруха налицо, свидетелей полно, все эпизоды легко доказываются. Шик, блеск, красота… Вот только сам подследственный Сергею Васильевичу чрезвычайно не нравился — ведет себя нагло, смотрит вызывающе, будто в самую душу плюет. Не понимает, дурачок, что «сто вторая» на лбу у него светится.

«Вот сволочь косоглазая, не идет на контакт», — поиграв с полчаса в вопросы и ответы, Трофимов поскучнел, нахмурился и написал на протоколе: «От чтения и подписи отказался». Еще немного, чтобы не терять лица, пошелестел бумажками, закурил и кликнул контролера.

В камеру аспирант вернулся такой мрачный, что Яхимсон не сразу подсел к нему, чтобы, как обычно, учить его жизни. Выждал минуту-другую для приличия.

— Теперь следак тебя, как пить дать, погонит на «пятиминутку», — начал он доброжелательно и негромко, — так ты объяви себя Наполеоном там или Навуходоносором, коси, короче, под вольтанутого. Хоть и говорят, что в «доме жизнерадостных» житуха не сахар, один аминазин чего стоит, да все-таки «на луну» не отправят. А так статья у тебя подрасстрельная, в лучшем случае попадешь на «крытку» с таким сроком, что откинешься оттуда прямо на кладбище…

В это время откуда-то из угла послышалось шуршание промасленной бумаги, и в воздухе разлился ни с чем не сравнимый аромат копченостей и чеснока. Это гнилозубый запустил руки в только что полученную «коку» — передачу то есть. Не произнеся ни слова, Титов поднялся, подошел и все также молча вырвал фанерный ящик из его рук. Сразу было видно, что настроение у него ниже среднего…

— Это мое, отдай, падла. — В пальцах гнилозубого блеснула мойка [102], ее лезвие стремительно рассекло воздух в сантиметре от глаз Титова, тот увернулся и, не выпуская ящика из рук, пнул хозяина в пах. Под настроение — резко и сильно, с хорошей концентрацией.