Проклятие феи - Робин Маккинли Страница 26

Во многих деревенских домах жили менее сильные феи, не занимающиеся чародейством профессионально. Они могли проследить за семейными сосудами для воды и легкими вспышками детской магии у маленьких фей, не превосходящих их силой. Но Туманная Глушь сочла несколько чрезмерным, что семья, из которой вышли Тетушка и Катриона, произвела на свет еще и маленькую хулиганку Рози, даже если та не оказалась тоже феей. Но Рози не проявляла детской магии.

Ближе всего она к этому подошла, подружившись с Нарлом, деревенским кузнецом. Нарла признавали чудаковатым даже для кузнеца, а большинство кузнецов считались чудаками.

В стране, настолько наполненной магией, как эта, нужно быть особенно крепким орешком, чтобы податься в кузнечное ремесло. Феи, разумеется, могли жить и каждый день иметь дело с холодным железом, но ни одна фея не решилась бы стать кузнецом. (Считалось, будто столь многие феи, чистя чайники, обжигались о них именно потому, что чайники зачастую делались из железа, а от прикосновения к железу феи становились рассеянными.) Дело было не только в том, что даже капелька волшебной крови в жилах кузнеца могла еще в юности изувечить его ревматизмом. Магия ненавидела холодное железо и скапливалась у кузниц в надежде устроить неприятности, которые, хотя и редко удавались, изрядно накаляли атмосферу вокруг. Феи, посещая кузницы, почти всегда внезапно обнаруживали, что резко хлопают руками перед собственным лицом, как будто их донимают мошки, и даже обычные люди временами отмахивались от невидимых точек, которых там не было. (Поскольку разговоры Рози щедро украшались жестикуляцией как во дворе у кузнеца, так и вне его, невозможно было сказать, отгоняет ли она невидимые точки.)

Еще одно занимательное поверье гласило, что правда правдива на дворе кузнеца, но проверялось оно не слишком тщательно – по крайней мере, не в последнее время. Древняя история рассказывала о короле, жившем шестнадцать или восемнадцать поколений назад, который притащил своего соперника на двор к кузнецу, чтобы доказать, что сам он истинный наследник, а тот – самозванец, но в легенде не уточнялось, в чем именно состояло доказательство. Существовала еще традиция переносить зашедшие в тупик судебные тяжбы во двор к кузнецу, чтобы таким образом установить истину, но у самих кузнецов, которым принадлежали дворы, она не пользовалась особым успехом, поскольку судебные истины имеют обыкновение выясняться с мучительной неторопливостью.

В народе рассказывали и сомнительные истории о феях-кузнецах, но это было столь явной чепухой, что даже дети, подрастая, не просили рассказывать такие сказки, хотя они были захватывающими, полными приключений.

Из всех мужчин только от кузнецов не требовали, чтобы они всегда были чисто выбриты. Это не было собственно законом, как запрет иметь какие-либо дела с рыбой, но не было и всего лишь модой. Не считался модой и обычай бриться за порогом дома, на улице (за этим куда менее строго следили суровыми зимами), где любой, кто смотрит (хотя никто не смотрел, поскольку это происходило каждый день), мог убедиться, что в ход идет должным образом заточенная сталь. Если мужчина изо дня в день брился дома, в одиночестве, могли пойти слухи, будто он фея и пользуется медью во избежание несчастных случаев, а странные или необщепризнанные способности феи вызывали достаточно тревоги, чтобы об этом думали дурное. С феями все было более или менее в порядке. В этой стране невозможно было прожить без их помощи, но люди предпочитали знать, с кем имеют дело. Необузданная магия и злое сердце в конце концов породили Перницию.

Первое бритье для мальчика было важным обрядом взросления: считалось, что он навсегда оставляет в прошлом детскую магию (если таковая была). Мужчина, носящий бороду, все равно что объявлял себя феей. Бородачам следовало ожидать, что люди будут просить у них волшебной помощи и злиться, если ее не получат, как будто им солгали или ввели их в заблуждение. Борода означала фею – или кузнеца. А кузнецы всякий раз, покидая собственную деревню, надевали на шею железную цепь, чтобы их узнавали.

Но Нарл всегда бывал чисто выбрит. Его прозвали (хотя никогда не упоминали это прозвище в его присутствии) Железнолицым, поскольку выражение его лица редко менялось и он никогда не говорил больше, чем было необходимо.

Еще он решительно не желал иметь дело с детьми. Ребятишкам Туманной Глуши крайне не повезло, ибо они с радостью ошивались бы около кузницы, чтобы пообщаться с лошадьми. Дружба с ним Рози больше походила на настоящее волшебство, чем на детскую магию, и потому казалась тем более непостижимой. К тому времени, как Тетушка и Катриона поняли, что если Рози вдруг пропадала, то первым делом следовало искать ее в кузнице, девочка уже тараторила как белка, и они спешили прийти ей – или, скорее, ему – на выручку. В первый раз покрасневшая Катриона попыталась извиниться.

– Не стоит, – возразил Нарл. – Ей здесь рады.

Повисла пауза. Катрионе так и не удалось придумать уместный ответ на это совершенно нехарактерное замечание.

– Мне нравится, когда она говорит, – добавил Нарл.

Катриона со стуком захлопнула разинутый рот и с усилием сглотнула.

– О, вот как… – выдавила она. – Ну… спасибо.

А затем увела Рози (продолжавшую без умолку болтать) с собой.

– Он вовсе не выглядел так, будто ему приятно ее общество, – позже сообщила она Тетушке. – Конечно, по нему никогда не скажешь, приятно ли ему что-либо. Или неприятно, если уж на то пошло. Но когда он поворачивается к тебе, в огромном черном фартуке, с гривой черных волос, на миг это просто поражает, как будто он оживший плод собственных трудов. Можно было ожидать, что маленький ребенок его испугается.

– Только не Рози, – возразила Тетушка.

– Да, – согласилась Катриона, наполовину гордая, наполовину озадаченная. – Только не Рози.

Несколько минут тишину нарушало лишь равномерное постукивание педали тетиной прялки.

– Знаешь, насчет правды на дворе кузнеца… – снова заговорила Катриона. – Ты не думаешь…

– Нет, – ответила Тетушка. – Думаю, с Нарлом она в большей безопасности, чем где-либо еще. Если бы мне пришло в голову, что такая дружба возможна, я, вероятно, постаралась бы ей поспособствовать, что почти наверняка оказалось бы ошибкой.

Катриона приглушенно фыркнула. Трудно было представить, как кто-то пытается повлиять в чем-либо на Нарла, даже Тетушка. А сама Рози примерно так же поддавалась уговорам, как рост и убывание луны.

Хотя Рози никто не поощрял убегать и докучать кузнецу, но после того первого раза, если девочка целеустремленно скрывалась в направлении его двора, Катриона не спешила отправляться следом. Однако после долгой борьбы с собственным здравым смыслом она пошла к священнику, тому самому, который внес Рози в церковные книги Туманной Глуши, и заплатила ему, чтобы он молился за безопасность девочки, пока та находится во дворе кузнеца: чтобы она не порезалась и не ударилась холодным железом, не обожглась горячим, не встала в неудачном месте, когда огонь, подстегнутый разгулявшейся магией, внезапно ярко вспыхнет, и не пострадала от чего-либо еще, что может приключиться с ребенком, путающимся под ногами у работающих взрослых. Катриона предпочла бы славное прямолинейное заклинание, но славные прямолинейные заклинания редко работали близ кузниц. Если бы какая-нибудь фея придумала, как сплести чары, которые, скажем, могли бы надежно качать кузнечные мехи, она обеспечила бы себя до конца своих дней. Каждый кузнец в стране захотел бы иметь такие. Но ни у одного их не было. Молитвы священника лучше, чем ничего, и бесконечно предпочтительнее, чем пытаться убедить Рози не делать того, что ей хочется. В деле воспитания Рози запрет всегда был последней мерой. К тому же Катрионе со временем начал нравиться священник Туманной Глуши, потому что он с очевидной нежностью относился к Рози. А то, что девочка тоже относилась к нему хорошо, еще сильнее смягчило Катриону. Впрочем, Рози хорошо относилась едва ли не ко всем подряд.