Осень для ангела - Сергей Шангин Страница 26

— Будьте любезны подпись здесь… здесь… и здесь, — подсуетился батюшка. — Договор есть договор, чтобы никто потом не потребовал денег обратно, войдите в положение, — словно извиняясь, тарахтел батюшка, — денег в казне мало, а фонды требуют ремонта, расходы опять же…

— И вы катитесь к черту, святой отец! — раздраженно рявкнул Иван Васильевич. — Как такое на белом свете вместе уживается? Бандиты и церковь! Неисповедимы пути твои, господи!

— Ага, а бандиты и власть вас вполне устраивают? Что же вы с нас начали? Церковь, между прочим, всего лишь продолжение воли господней. Так что не нужно передергивать.

— Фа, мафькики-девофки, нема бажага. Дело фделано, все по ногам. Мувик, огхомный мегси, жвиняй, фто воняю. Отмоюсь, прибагахлюсь, вегнусь с пгезентом. Ты ваще, мувик! Мувик! Быстго все в тафку! — рявкнул он подельникам и сам первый прыгнул в машину.

Джип взревел мотором, врубил люстру и, взвизгнув резиной, рванул прочь с кладбища.

— Как черт от ладана, — подумал Иван Васильевич.

— Бурный вечерок выдался, упал-отжался! — с хрустом потянулся Франт. — А говорили, в полчаса уложимся, прошвырнемся для аппетита!

— В пути кормить не обещали. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги… — назидательно напомнила Кудряшка.

— Будем болтать, так точно до утра провозимся, — проворчала Смерть. — Иван Васильевич, посредник вы наш, не передумали за души свои драться? А то давайте миром решим вопросик, не будем время попусту тратить. У нас дела, вам с утра на работу.

— Не корову продаем, можно и потерпеть.

— Ну вот, снова да ладом, то в лоб, то по лбу.

— Между прочим, кто-то обещал рассказать, как тот свет устроен, — напомнил директор, выразительно посмотрев на Смерть.

С высоты времени прошедшего с минуты первого знакомства ему не казалось странным столь запанибратское общение со Смертью. Заклинаниями, как колдун кидается, с самой Смертью силами меряется — прямо богатырь земли Русской. С таким сразишься, будешь битым, такого за семь верст объезжай, о таком…

— Помрешь, узнаешь! — совершенно равнодушно отмахнулась Смерть. — И рассказывать тут нечего.

— А как же я решение буду принимать без достаточно убедительных доводов?

— А на черта нам твое решение?

— Как это на черта? — обеспокоился директор, сверзившись с высоты созданного былинного образа.

— Без толку все это. Объяснять дураку, что он дурак, дело безнадежное, только время тратить.

Иван Васильевич обиженно надулся. Незаметно для себя вошел он в роль человека, которого нужно уговаривать, с которым необходимо найти общий язык, которому нужно что-то доказать. А тут получается, что никто и не собирается играть поднадоевший спектакль.

Обидно получается, несправедливо. Бились, рядились и все попусту, все коту под хвост? Зачем тогда затевали разговор, водкой поили, волшебством губили, маскарады устраивали? Серьезное дело в балаган превращают!

Иван Васильевич все ж таки обиду в сторону отодвинул, как нечто мелкое, как мусор на воде, попытался глубже в душу вглядеться. Не было с ним раньше такого, никто его не уговаривал, ни на кого он так не обижался.

Не обижался, потому что не на кого было, кольнула нежданная мысль. На чужого человека так не обижаются, с чужим ругаются или морду бьют. Смысла нет на чужого человека обижаться.

Обида она ведь как реакция на наши ожидания. Ждем мы от близких людей, что они отплатят нам добром за нашу заботу. Не требуем, счет не выставляем, а таим в душе надежду на благодарность. А тут бац и несправедливость выходит, забыли спасибо сказать. Обидно? Обидно!

Выходит, что за короткое время сроднился Иван Васильевич со странной троицей, почувствовал в них нечто близкое. Спорил, дрался, ругался, а сам в глубине души радовался неожиданному подарку судьбы. Как ребенок… как бездомный ребенок, понял Иван Васильевич с тоской.

Понятно теперь, чего он за те души цепляется. Не он им нужен, а они ему. Вместо того, чтобы жениться вовремя, да детишек наплодить, придумал себе забаву — привидений на своем кладбище копить, да глупыми разговорами развлекать.

С другой стороны, какая дура за директора кладбища замуж пойдет, в чем тут престиж и уважение? У меня муж — директор завода, похвалится одна; мой автослесарем работает, иномарки ремонтирует, золотые руки — с гордостью скажет другая; а мой на кладбище все с покойниками — встрянет его жена.

Хотел бы жениться, давно нашел бы себе другую работу, чай не дурак, чай инженером был. Не стал искать другой работы, значит не хотел. Создал вокруг себя вакуум, закрыл к сердцу дверь, выстудил душу. А свято место пусто не бывает. Вот и заполнился твой мир, товарищ директор, мертвыми цветами, да неупокоенными, как и ты сам душами.

По всему выходит, что не спаситель ты и не отец родной тем душам, а обманщик бессовестный. Получается, что не уговаривать тебя нужно, а на скамью подсудимых сажать и судить судом… интересно, а каким судом его судить нужно?

Божьим? Так это еще когда будет? Людским? Вроде не за что! К прокурору бежать? Не поймут, в психушку отправят на старости лет. Как не крути, а сам ты себе, Иван Васильевич и суд и приговор. Может быть и последняя инстанция.

А посему получается…

— Ваша взяла! — горестно махнул он рукой и, шмыгнув носом, отвернулся. — Делайте, что хотите!

Слеза скатилась из глаза, да за собой другую потянула, в носу мокро, на душе погано, хоть ложись и помирай. Почему бы и нет, чем не выход? Пусть что хотят, то и делают, — решил Иван Васильевич, с тоской оглядывая бескрайние ряды столпившихся вкруг него душ, — пойду и покончу эту жизнь позорную раз и навсегда.

— Всем говорю и не говорите, что не слышали! — прижав шапку к груди, глухо заговорил Иван Васильевич. — Отправляйтесь домой, туда на небо, там ваш дом! Негоже под себя мир кроить, не по совести это, не по-божески. Путь вам легкий и светлый, люди добрые! Если обидел чем, зла не держите!

Сказал и отвернулся, продолжая думы тяжкие про жизнь напрасную и бестолковую. Кому такая жизнь нужна, кончать такую жизнь нужно поскорее, чтобы другим примером не стала.

А способ? Способ придумать не сложно. В его возрасте очень даже легко уснуть и не проснуться, особо и напрягаться не требуется. Только подозревал Иван Васильевич, что такое с ним не приключится. Придется что-то хитрое придумать, снотворного что-ли напиться, как школьница забеременевшая.

— Иван Васильевич, голубчик, что-то вы загрустили. Обидели мы вас чем-то? — с искренним сочуствием в голосе спросила Смерть.

— От меня что-то требуется еще? — вопросом на вопрос ответил директор. — Если нет, то я пойду, пожалуй… на работу завтра… устал я что-то и нездоровится. Видать замерз нонече, как бы не простудиться…

Иван Васильевич не замечал, что бормочет это все себе под нос, удаляясь все дальше и дальше по пустынной аллее от призрачной компании. И никто не кричит ему вслед «Останься! Не уходи!» Обидно! Только на себя обижайся, черт старый, тяжело вздохнул он.