Заклинатель - Александр Прозоров Страница 26

— Ну где там наши гости? Давай, боярин Василий, твой первый глоток.

Лисьин припал к краю чаши, сделал десяток глубоких шумных глотков и отодвинулся, уступая место сыну. Зверев тоже немного отпил, ощущая незнакомый прежде, терпковатый привкус, отступил, и к братчине начали прикладываться остальные товарищи. После двух кругов емкость опустела, и пирующие разошлись вдоль стола, стали придвигать к себе угощения, наливать из кувшинов уже не пиво, а темное испанское вино.

Андрей тоже наполнил себе кубок — и зря. То ли первые несколько кубков, принятые еще до бани, не спели выветриться и теперь взбодрились после шипучего пива, то ли он за долгую дорогу просто вымотался, но…

С первыми петухами он проснулся за столом. Голова его помещалась между печеным поросенком и полупустой миской с солеными сморчками. Здесь же присутствовали еще человек двадцать — остальные, видимо, смогли дойти до постелей.

Одно удобство в его положении все-таки было: завтракать удобно. Он достал из чехла ложку, дважды черпнул себе в рот грибов, потом ободрал до ребер бок поросенка, закусил все это кислыми щами и отправился на двор — умываться.

Там уже седлали коней холопы, закидывая им на спины красивые расшитые потники, закладывая в пасть удила уздечек со множеством желтых бляшечек, колокольчиков и шушурой. Андрей уже знал, что так именуются выгнутые, с ребром, пластинки, которые в движении друг о друга трутся и позвякивание создают. Но не звонкое, как колокольчик, а низкое, суровое.

— Вот черт, мне же сегодня на посольский прием надобно! — вспомнил новик и поспешил к себе в светелку — одеваться.

Впрочем, торопился Андрей зря. Бояре, что уходили в охрану государя, умчались на рассвете, а Лисьины вместе с Иваном Кошкиным и еще двумя сотоварищами выехали за ворота только после полудня. Да и то получилось слишком рано. Поднявшись по длинному, как галерея, крытому парадному крыльцу до уровня второго этажа, бояре слились с толпой приглашенных и еще долго бродили по многочисленным горницам с мягкими скамьями, золотыми и каменными вазами, с диковинными скульптурами из мрамора и слоновой кости, с монументальными напольными часами, которые были инкрустированы сандаловым деревом и украшены белыми кварцевыми слонами.

Наконец среди гостей произошло некое колыхание, они двинулись дальше, в глубь дворца, и скоро очутились в торжественной зале, которая оказалась не такой уж и просторной: немногим больше половины обычного школьного спортзала, — да еще загромождена посередине толстенной колонной, подпирающей потолок. Все было разукрашено изумрудными травными узорами по светло-коричневому фону — и стены, и потолок, и столб. Трон стоял слева от столба, почти прижимаясь к нему, справа же в обоих концах зала, одна напротив другой, располагались двери. С этой стороны, вдоль стрельчатых окон, теснилась основная масса гостей.

Когда знатные гости вошли в залу и степенно замерли, створки за ними закрылись, и почти сразу распахнулись двери с другой стороны. Все дружно склонили головы, Андрей последовал общему примеру. Первыми, грозно держа ладони на рукоятях сабель, вошли в красных кафтанах бояре Русин и Соколов. Следом выступал мальчишка лет пятнадцати в белой шубе, отороченной легким, тонким и нежным мехом крота, в широком оплечье, украшенном множеством самоцветов, в опушенной соболем тюбетейке, тоже белой и тоже с самоцветами. В одной руке он держал золотой шар, увенчанный крестом, — скорее всего, пустотелый, не то весу бы в нем было не меньше пуда. В другой — богато украшенный, отделанный серебром и золотом шестопер с деревянной рукоятью. Хотя, может быть, это был скипетр. Следом за великим князем шли двое дородных бояр в тяжелых московских шубах, [18]в высоких бобровых шапках, с посохами в рост человека, с длинными белыми бородами и надменным взглядом, далее — священник в парчовой рясе, черном клобуке и большим золотым крестом на груди — видать, какой-то архиерей. С ними вместе выступал и Иван Кошкин. Его соболья шуба на фоне роскоши думских бояр выглядела весьма даже скромной одежонкой. Зато он имел на поясе саблю и два ножа. Замыкали процессию еще трое бояр из кошкинской братчины — в одинаковых красных кафтанах с опушкой на вороте и рукавах.

Великий князь степенно поднялся на трон. Сел, удерживая в руках знаки монаршей власти. Гости выпрямились. Один из думских стукнул посохом:

— Зовите послов казанских!

Распахнулись створки, недавно впускавшие в залу бояр, и из них показались три татарина в долгополых, покрытых шелком халатах и однообразно-зеленых чалмах. Послы мелко просеменили к трону, склонили перед ступенями головы.

— Долгих лет тебе, князь московский Иоанн, желает хан Казанский Сафа из чингисидского рода Гиреев. Да будут счастливы твои дни, да пребудет крепким твое здоровье, да затмят деяния твои дела великих предков. Хан Казанский Сафа уверяет тебя в своем почтении и дружбе…

— Как же он в дружбе уверяет, — вдруг перебил послов думский боярин. — коли Шиг-Алея, государю московскому в верности поклявшегося, из Казани прогнал и преданных друзей его, князей и мурз многих насмерть побил, многих разграбил и карами угрожал, так что они бежать к Москве из мест отчих принуждены? Коли через голову государя московского с султаном османским сношается и в дружбе к нему клянется, защиты от Москвы у него просит? Так ли ведут себя друзья честные? Так ли ведут себя добрые соседи?

— Хан Казанский, княже, никаких бед не замышляет супротив княжества Московского, — выпрямились послы. — А что с султаном уговоры имеет, то все они лишь о дружбе, а не о вражде, и князю Московскому о том беспокоиться ни к чему. Не супротив него сношения эти замыслены, а лишь ради развития дел торговых.

— Набеги зимой на земли русские хан Сафа-Гирей тоже торговли ради устроил? — вступил в разговор второй думский боярин.

— Хан Казанский уже приносил извинения за недоразумение сие и отписывал в грамоте, что случилось то без его ведома и попущения, — терпеливо ответил посол. — И клятвенно заверял, что более сего не повторится.

— Отчего же тогда полон, на землях разоренных взятый, до сих пор государю нашему не возвращен?

— За то правитель наш, хан Сафа, просил свои извинения и сожаления принести, — опять склонили головы послы. — Но виновники набега зимнего, гнева ханского опасаясь, разбежались все и полон угнали. Ныне его нигде не сыскать.

— Как же ж так, любезные? Друзей Шиг-Алея, кои тайно, никак не выделяясь, живут, вы разыскиваете и на кол сажаете, а недругов московских, кои с огромным обозом и полоном по землям казанским кочуют, заметить не способны? Можно ли поверить сему? Великий князь Всея Руси Иоанн требует от хана Казанского до первого снега вернуть в руки его все двадцать тысяч полоняников русских, что тати казанские на русских землях схватили. А коли поймать душегубов, бузу учинивших, он не способен, то пусть иных пленников отдает. Тех, что в Казани в неволе томятся. Их, мы считаем, ловить ни к чему. Они завсегда рядом с ханом. Ступайте, и передайте наш наказ хану Сафа-Гирею. Коли большой ссоры с Москвой он не желает, пусть полоняников до зимы возвернет!