Штык-молодец. Суворов против Вашингтона - Александр Больных Страница 26

Впрочем, все это осталось там, в России, а здесь Франция. Признаться честно, Петру здесь понравилось, Северьяну, кстати, тоже. Ну, подпрапорщиков никто не спрашивал, однако ж они жаловаться не думали, хотя временами брюзжали, что кисленькая водица, которую здесь вином называют, никак не может заменить благословенную. Впрочем, это совершенно не мешало им время от времени напиваться до положения риз, как полное незнание языка не мешало общаться с местными мамзелями. Вот Северьян, тот кое-как начал изъясняться на ломаном немецком, а с мужиков что взять. Зато вино здесь действительно чудесное…

Тут в дверь постучали. Хорошее название для авантюрного романа, мелькнуло у него в голове. В Париже Петр пристрастился к чтению, открыв для себя неожиданную прелесть этого странного занятия. На полках у него причудливо соседствовали сочинения маршала де Вобана и сочинения какого-то индусского йога, пьеска Бомарше прислонилась к мемуарам Тюренна, «Робинсон Крузое» мирно соседствовал с нескучными французскими романами. Хотя, сказать по правде, Петр предпочел бы мемуары господина Дефо, который, как известно, долго и небезуспешно руководил тайной службой британской короны. Но, что поделать, наставления по организации шпионской службы пока еще никто не составил. Описание кампаний Фридриха Великого парадоксально соседствовало с переведенными на немецкий язык описаниями шуваловских единорогов.

Вошел Василий и тихо сообщил:

– К вам вашсокродь. Полагаю, что из Петербурга.

– Это почему?

– Вот полагаю, – Василий неопределенно покрутил пальцами, – кажется так. Но не докладывался.

– Хорошо, проси сюда, – разрешил Петр, однако ж, на всякий случай, вытащил пистолет и положил его на стол, прикрыв шелковым индийским платком. С некоторых пор он ощущал некое пристальное внимание к своей персоне, хотя не мог сказать определенно, чье именно.

Вошедший господин был одет в партикулярное платье, сшитое явно в Германии, потому что только немцы умеют обычному камзолу придать вид мундира. Приветствовал он Петра тоже по-немецки.

– Господин барон фон Вальдау?

Петр молча кивнул.

– У меня к вам есть послание от дядюшки Йохана из Мариенвердера.

Вот тут Петр встрепенулся. Это был пароль, по которому он должен был опознать посланного от Тайной экспедиции. Курьеры прибывали к нему не слишком часто, еще папенька наставлял: нельзя привлекать к себе внимание полиции тайной и явной, а визиты загадочных незнакомцев весьма этому способствуют. Тем более что люди господина де Сартина работать умели отлично, да и бранденбургская, бывшая прусская, полиция тоже не зевала. Если не желаешь попасть в какой-нибудь сырой каземат, волей-неволей научишься осторожности. Поэтому Петр, хоть и улыбался приятно, руку держал недалеко от шелкового платка.

– Однако вы должны показать мне еще кое-что.

– Совершенно верно, ваша милость, – кивнул визитер. Он достал из кармана хитрым образом вырезанную половинку золотого гульдена и небрежно кинул ее на стол. – Но и вы, господин барон, также должны показать мне некую монету.

Петр кивнул и достал из кармана халата вторую половину гульдена, приложил ее к лежащей на столе, вырезы совпали.

– Ну-с, теперь, когда представление состоялось, можно переходить к делам? – спросил он.

– Да, видно, что вы пообвыклись в европах. Видна местная хватка, – усмехнулся гость. – Не как у нас: сначала накорми, потом напои, затем поинтересуйся здоровьем троюродной тетушки, и лишь после этого переходи к делам.

– Однако же с кем имею честь?

– Господин барон, мне, да и вам тоже, положено знать лишь то, что положено. Мне поручено было передать вам два секретных пакета, шифр вам известен, а также устные инструкции от графа Панина и статс-секретаря Шешковского.

Петра даже перекосило при звуке этой фамилии, но что поделаешь – теперь именно этот мозглявый человечек стоял во главе секретных служб Российской империи. Впрочем, Петр прекрасно знал, что до дел заграничных Шешковскому дела нет (такой уж каламбур получился), его интересуют только противугосударственные умышления, да и то скорее выдуманные, чем истинные. К тому же он наверное знал, что главной слабостью новоявленного начальника было пристрастие к палачеству.

Нет, дела Тайной канцелярии графа Шувалова тоже были помечены кровавой печатью, но Александр Иванович всегда исповедовал принцип – никаких злодейств, кроме совершенно необходимых. Приходилось и самому полковнику во времена оны руки кровью замарать, но то было потребно для блага государства Российского, иначе пребывать бы империи и по сей день в подручных ничтожных голштинских воров. Зато Шешковский был совсем иного полета птица. Он наводнил столицу доносчиками и соглядатаями, единственной задачей которых было подтолкнуть опрометчивого на поносные речи. Он охотно доводил до уха императрицы все происшествия и сплетни, потому Екатерина была в курсе самых тонких и самых неприличных амурных дел своих придворных.

За таковыми занятиями Шешковскому было недосуг следить за истинными врагами государства, во всяком случае он ничего не сумел сделать с пугачевскими возмущениями: ни предупредить их, ни вскрыть истинные корни. Не брезговал он и личным шпионством, но при том выставлял себя где только можно блюстителем чистых нравов и обожал читать морали всем и каждому.

Плюгавый господинчик, одетый в скромный серый сюртук, обычно застегнутый на все пуговицы, любил приглашать к себе дворян, презрительно отзывавшихся об этом ничтожестве. И отказать ему, получалось никак нельзя. Никто об этих визитах не рассказывал, но все доподлинно знали, что в кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. С приятной улыбкой сажал он человека в это кресло, и тут же замыкались особые захваты, так что тот ни встать, ни даже пошевелиться не мог. Статс-секретарь нажимал специальную планку у себя на столе, и кресло опускалось в люк, но так, чтобы голова и плечи человека оставались над полом. В нижнем помещении два палача снимали полкресла, обнажали неудобьсказуемое и принимались пороть от души, причем они даже не знали, кого именно секут. А мозглявый в это время расхаживал по кабинету и вел наставительные речи. После этого гостя приводили в исправный порядок и кресло поднималось из-под пола. Понятно, что о таковых визитах предпочитали помалкивать, ведь ущербно для дворянской чести быть выпороту, словно холоп на конюшне. Ведь законом дворяне были защищены от наказаний телесных, но что мозглявому до закона?

Впрочем, поговаривали, что некий поручик гвардейский, детинушка роста саженного и силы медвежьей, когда захваты щелкнули, сумел-таки с кресла встать, попросту вырвав железные скрепы. После этого засветил он мозгляку теми железяками в лоб и ушел, прибив по дорогу пару служителей, которые его остановить попытались. И что Шешковский? Да промолчал об этом случае, только приказал новое кресло изготовить из мореного дуба, да оковать железом, где надобно. Поручик же был спешно отправлен в дальний гарнизон с надлежащим повышением и приказом в столице не показываться.

Поговаривали также, но это уж совсем тишком, только на ухо, что особое пристрастие питал Степан Иванович к сечению особ женского пола. Бывало-де в таких случаях он спускался в подвал сам, чтобы посмотреть, как дело идет. Глядя на порку, приходил статс-секретарь в возбуждение крайнее, краснел, подергивался и дышал тяжело. Однако ж сам кнута в руки никогда не брал, то ли брезговал, то ли боялся, что могут ему такое попомнить. И очень любил он в таких случаях читать даме акафист сладчайшему Иисусу и Божьей Матери.