Прости меня, если сможешь - Яна Ясная Страница 25

Спал он плохо. Веки подрагивали, глазные яблоки дергались, на лице застыло тревожное, болезненное выражение — мало похоже на здоровый сон в самую глубокую часть ночи, прямо скажем. Температура мне, похоже, не почудилась — одеяло он сбросил не просто так. Жар. Пульс частил, как сумасшедший.

Гоня невесть откуда взявшуюся тревогу, я наклонилась поближе к носорогу, чтобы лучше видеть его в весьма умеренном освещении нетерпеливо заправила за ухо выбившуюся прядь, облизнула пересохшие губы, перешла на магическое зрение и внимательно вгляделась в неподвижно лежащее тело. Беспокойство, грызшее меня неоформленными подозрениями, сформировалось, обрело вес, плоть и доказательную базу и рухнуло на меня. Руки сами собой опустились и безвольно повисли вдоль тела, глаза закрылись. Я зажмурилась, слабо надеясь, что так удастся отогнать видение, а когда открыла — всё осталось без изменений.

Ну, привет, Эзра. Давно не виделись… Я сглотнула ставшую густой и вязкой слюну. Со светлым действительно все было очень паршиво. Вся его магическая структура, все потоки были перекорежены темномагическим проклятием. Перекрученные, перекошенные. Все в разрывах и спайках — они наверняка причиняли Тернеру постоянную боль. Сила, лишенная возможности циркулировать свободно, распирала истерзанные каналы, усиливая мучения светлого. Любые магические действия оборачивались для него пусть и не пыткой — но все же неприятным испытанием и, мало того, усугубляли состояние. Наверняка, после того как он поймал проклятье, его лечили, восстанавливали потоки, сращивали каналы… Наверняка, из больницы он вышел как новенький, с идеально функционирующей энергоструктурой.

…наверняка, он был в отчаянии, когда спустя малое время ее начало корежить вновь, а срощенные каналы принялись распадаться.

Авторские проклятия коварны. Они страшны именно своей непредсказуемостью, неизученностью — пойди угадай, чего навертел в нем создатель, поди вылови все петли, крюки и ловушки. Особенно, если составлял его более-менее талантливый маг. Это проклятие составлял очень талантливый маг. Я точно знаю. Я в этой разработке была одним из двух авторов.

Целью проклятия было, конечно, иное — примененное в боевой обстановке, оно должно было не только быстро и эффективно лишить противника магической силы, но и деморализовать его, вышибая из дальнейшего сражения. Не раз случалось так, что волшебники, поняв в запале боя, что их магия заперта, не колеблясь хватали в руки что подвернется, и врубались в общую свалку — воодушевляя и заражая своим примером соратников. Это проклятье таких осечек не давало. А еще — проникало в структуру носителя, маскируясь под нее, прорастало в силовые потоки и растворялось в энергетическом узоре. Маленький цепкий коварный сюрприз.

А самое скверное в том, что я теперь только очень приблизительно могла предсказать, как поведет себя наша разработка. Мы не рассчитывали последствия на долгосрочную перспективу, посчитав достаточным заложенный эффект: боец обезврежен и выведен из строя, в свалке магического боя это считай, что мертв, а что там с ним дальше будет, если вдруг выживет…

Подопытный выжил, вернулся в строй и продолжил весьма успешно доставлять проблемы сопротивлению. Надо полагать, пока он активно и регулярно использовал магию в больших объемах, наведенные целителями структуры держались в целостности. Когда война закончилась, необходимость часто и помногу колдовать у носорога пропала, и система начала стремительно, но незаметно для пораженного деградировать. И при первой же попытке сотворить сколько-либо значительное волшебство — обвалилась.

Я словно видела это воочию: кризис, обветшавшие без видимых причин каналы, больница, целители, «вам не о чем беспокоиться», обследования, другие целители — и новые обследования, «мы обязательно вам поможем», стремительный регресс, бессильно разводящие руками специалисты — «мы делаем все возможное»…

Я закрыла глаза и в жесте бессильного сочувствия провела ладонью по его руке — чтобы тут же с осесть на стул с беззвучными, но злобными ругательствами. Температура тела светлого существенно возросла. Я, со свойственной мне удачей, угодила на очередной кризис. Ну и что мне теперь делать?! Вцепившись пальцами в полотно ночной рубашки, я стремительно прогоняла варианты.

Первый — я могу встать и уйти. И останусь не причем — никто не привяжет скромную девочку Лизу Миллс к смерти светлого. К тому же, он, может, еще и не умрет!

Второй — вызываю целителей. «Кричал, горячий, испугалась». Черт их знает, чем они помогут, но мне не так страшно бояться будет, как одной. В этой ситуации я опять же, бедная непричемная девочка, но еще и в профите — не бросила в беде, помогла. Овации, цветы, благодарная публика, дамы Тернер в полном составе целует мне руки (в этом месте почему-то ярко представилось, как после этих лобзаний кожа с моих рук слезает лохмотьями).

В принципе, вот и все варианты. Потому что третий — рассказать им правду — я даже не рассматривала. Светлый перевернулся на бок, сжался в комок и болезненно застонал. Свирепо ругнувшись, я из трех вариантов выбрала четвертый — помочь светлому, чем удастся. Идиотка, что с меня взять!

Быстрый взгляд на прикроватную тумбочку — а вернее, на ярлыки выстроившихся там пузыречков. Зелья-магстабилизаторы, призванные сбалансировать энергоструктуру, разномастные пилюли, большей частью, обезболивающие, а которые не — гасящие симптомы. Отдельно ото всех — бутыль с дивным средством, которое порой дают пленным и заключенным в тюрьмах, чтобы связать дар. Очевидно, рекомендовано для того, чтобы в критических ситуациях ослабить дар и снизить до минимума «давление» магии в «системе». Пустой — значит, выпил. Горлышко влажное — значит, можно надеяться, то сегодня.

В принципе, всё, чем он мог облегчить свое состояние, он принял. Может, и пронесет. Должно пронести. Значит, мое дело — продолжить благодарный целительский труд, который я бы сформулировала как симптоматическое лечение. Я устало опустилась на кровать носорога. Последние полтора часа ему уверенно становилось хуже, и все это время я занималась тем, что обтирала взрослого мужчину, как младенца — подмышки, внутреннюю поверхность рук и ног, растирала ступни и ладони. Светлый метался и бредил — но в себя упорно не приходил.

Это начинало беспокоить. Чем он накачался?! Пряча беспокойство и жалость за злобным шипением, я старательно орудовала полотенцем, смоченным в растворе обычного уксуса и отжатым. Несмотря на кажущуюся простоту действий, я обессилела. А, возможно, виной тому была внутренняя опустошенность — и усталость, рухнувшая мне на плечи, была моральной. Когда мы воевали, всё было не так. Все казалось… правильным. Оправданным. Потом понемногу всё стало меняться, я медленно разочаровывалась в происходящем — но не в самих идеях. Но даже тогда я была уверена, что все делаю правильно.

А теперь мои поступки легли мне на плечи непомерным грузом. Мне не раз и не два доводилось удерживать по эту сторону черты поломанных, изувеченных людей. Вцепившись зубами, тащить с того на этот свет пострадавших соратников. Но никогда эти страдания не были делом моих рук. Понимая, что больше для Мэтта сделать я ничего не смогу, я осторожно пристроилась рядом и прижала рыжую голову к своей груди, обняла горячие плечи и, прислонившись к его макушке щекой, принялась тихонько напевать колыбельную, укачивая светлого, стараясь вернуть его ощущениями в детство и дать то чувство защищенности и безопасности, какое только младенец может испытывать, когда его укачивает мать.