Шпион Его Величества - Валентин Егоров Страница 23

За стенами кибитки послышались громкие крики и свист возниц, которым и такая стужа была совершенно нипочем. Утром принял на душу чарку крепкой водки, натянул на голые плечи доху и сиди себе посиживай на козлах повозки, погоняй свою лошадку, спрятав рожу бандитскую в теплый воротник. На этот свист и крики я даже не пошевелился и в слюдяное окошко кибитки глазом не глянул, только-только пригрелся у походной жаровни. Да и не мое это дело — следить за ходом и справностью движения нашего посольского обоза по русскому бездорожью. Пускай Антошка Девиер и колготится, раз ему государем Петром Алексеевичем управление людьми и лошадьми обоза большого посольства поручено.

Обоз прекратил движение, по голосам возниц и солдат, проходивших мимо, можно было понять, что на повороте в снег опрокинулась одна из обозных кибиток с пассажирами. Поворот был не очень крутым, да и снега было много, поэтому из пассажиров кибитки никто не пострадал. Все целыми и живыми оказались, правда, в снегу слегка искупались и морозцу немного хлебнули, когда из опрокинувшейся кибитки на свет божий выбирались. Сейчас возницы и солдаты собирались, чтобы перевернувшуюся кибитку снова на полозья поставить. Вдали послышались равномерные и такие привычные для русского уха ухающие звуки — это мужики всем кагалом кибитку поднимали. Вскоре, вероятно, с первой же попытки, если судить по общему радостному крику и ору, кибитка была поставлена на полозья. А я снова повернулся на другой бок и попытался задремать, так как ночь выдалась бессонной. Пришлось государя Петра Алексеевича внимательно слушать и с чаркой анисовки в руках рядом с ним сидеть, но я ни разу не касался губами края этой чарки.

После того как государь в молодости меня за веселое питие водки вместе с Сашкой Кикиным отодрал как Сидорову козу, по первое число, то уже в его присутствии я водки больше никогда не пил, а только чарку в руке держал и слушал, какие умные вещи государь глаголил другим людям. Запоминал, чтобы потом записать в свой путевой дневник, который государь приказал мне вести, делая ежедневные записи.

Я уже засыпал, когда в мою кибитку ввалился Ванька Черкасов, принеся с собой молодой запах анисовки и чертову уйму холоднющего воздуха. Поежившись плечами и телом, я ногой с силой пнул Ваньку в зад, диким голосом потребовав, чтобы он, эта гадина подколодная, быстрее дверцу кибитки закрывал бы и меня бы не морозил. Пока я снова впадал в глубокую и задумчивую дрему, Ванька успел натрепать о том, что опрокинулась кибитка Петра Андреевича Толстого. Что тот вместе со своей новой девицей, имени которой никто не знал, опрокинулся в глубокий снег и долго не мог оттуда выбраться, пока не подбежали солдаты и ему не помогли. С ним-то сразу справились и быстро поставили на ноги в колее санного обоза, а вот с девицей помучались. Она совсем не знала, как по-русски говорить, и долго не могла понять, чего солдаты и мужики от нее хотят. Только когда появился государь Петр Алексеевич и сам за ней полез в глубокий снег, то возницы начали шевелиться и ему помогать. Иноземная девица совсем замерзла, пришлось государю преподнести ей и всем работавшим для ее спасения по чарке анисовки.

В этот момент мой помощник Ванька Черкасов широко раскрыл рот, сделав глубокий выдох, чтобы распространившимся по кибитке запахом анисовки показать мне, как он тяжело трудился во имя спасения очередной толстовской шпионки.

Но я уже не спал, перед моим взором снова появился взгляд злых и одновременно таких обворожительных зеленых женских глаз, которые вот уже в течение более чем десяти лет регулярно снятся мне в страшных ночных видениях и кошмарах. Видимо, до конца дней мне так и не удастся забыть ту первую встречу с Петром Андреевичем Толстым, с этим хамелеоном в мундире офицера Преображенского полка, на Яузской переправе. Видение зеленых глаз настолько взбудоражило меня, что я как мог дальше отодвинулся от пышущего холодом и анисовкой Ваньки и, спиной прислонившись к войлочной стене возка, снова задумался.

2

За дверьми возка завывал злой и очень холодный зимний ветер, все норовил возок опрокинуть, но был слабоват для такого дела. Да и здесь, ближе к западной границе русского государства, этот ветер задувал не так уж шибко, как это делал на великих просторах нашего отечества, где вытворял все, что ни пожелал. За одну только ночь мог по крышу замести любой высоты возок или кибитку посольского обоза или же неожиданным шквальным порывом их опрокидывал. Тогда солдатам и ямщикам приходилось много трудиться, чтобы откопать из-под снега возок или поставить кибитку на полозья. В этих же местах ветер напрочь потерял свой дикий, необузданный и норовистый характер, одним словом, терял свой русский дух вольности и неподчинения. Здесь же он стал вежливым и услужливым западным ветерком.

Утром мы должны были покинуть пределы дедовской России и въехать на территорию только что нами завоеванной Лифляндии, родины некого Иоганна Рейнгольда фон Паткуля, уже всеми забытого европейского авантюриста, развязавшего Северную войну. Фон Паткуль уже был давно казнен шведским государством, а Северная война все еще продолжалась. Сейчас новое русское посольство отправлялось в Европу для поиска новых союзников и создания новой коалиции, чтобы покончить с этой войной, которую так легко начали, но мы пока не знаем, как ее завершить.

До Риги оставалось два дневных перехода, но дорога все больше и больше превращалась в месиво изо льда, снега и грязи, а значит, и скорость движения нашего посольского обоза снижалась день ото дня. К тому же наступало время, когда требовалось полозья заменять колесами, а эта смена могла занять не менее суток. В любом случае посольский обоз ночь простоит на съезжей мызе. Государь Петр Алексеевич и Катерина из-за царских привилегий будут ночевать на настоящих полатях этой съезжей мызы, в матрасах которой имелось великое множество клопов, их даже морозом нельзя было вывести. А всем остальным посольским чинам спать придется, как и в прошлые ночи, скрючившись или валетиком в ездовых возках и кибитках. Мне же с Черкасовым личным распоряжением государя был выделен целый возок, поэтому приближающейся ночи нам нечего было опасаться. Из-за моего секретарства ко мне боялись приближаться и напрашиваться на ночлег такие люди, как Борис Петрович Шереметев, [37]но им так хотелось хоть бы раз поспать выпрямившись. Один раз он все же подошел и слезно попросил меня потесниться, намекая, что этого не забудет и в свое время отплатит. Но я хорошо знал из его переписки с государем, которую я вел, что этот генерал-фельдмаршал очень не любил возвращать долги, честно и по-солдатски быстро забывая о их существовании, поэтому принял тупое солдафонское выражение лица и ему отказал.

После отказа Шереметеву к нам с Черкасовым никто больше не приставал с какими-либо просьбами. Из-за своей приближенности к государю Петру Алексеевичу и своей секретности я вдруг оказался обделен слухами и подслушанными разговорами, так как никто ко мне не приходил, не рассказывал и не делился новостями и впечатлениями о том, что происходит в обозе. Из-за всего этого мне становилось тоскливо, ужасно скучно, и я постоянно дремал. Правда, в эти моменты я выполнял специальные задания Петра Алексеевича, сношался с Федором Юрьевичем и советовался с ним по различным интересующим нас обоих вопросам, но рассказ об этом чуть позже.