Полумертвые души. Соседи - Сергей Никшич Страница 21

«Стерва! Какая стерва, – огорченно подумал Голова, – нет в ней даже намека на самопожертвенность».

Но эта мысль чуть не оказалась последней на этом свете, потому что упырь неожиданно изменил траекторию и бросился к Голове, а тот, поддерживая штаны, которые раньше прочно были закреплены его животом, бросился от него, как бросается заяц от хищной птицы, не разбирая дороги и себя не помня, только бы уйти от нее, только бы успеть. Одно, правда, обстоятельство несколько облегчало задачу Головы – живота, который раньше гирей тянул его к земле, у него уже не было и бежать ему, к его собственному удивлению, было легко и просто, словно он вместе с лишними килограммами скинул эдак двадцатник бесполезных, прожитых в ослеплении от Гапкиной близости годов.

– Уйди, подлый, – прохрипел Голова упырю, но тот не послушался, и тогда Голова неожиданно остановился и опрокинул на него стол. Упырь на мгновение замер и грохот от сброшенной на пол посуды заглушил ругань Гапки, которая что-то вещала про погром, разоренное гнездо и еще про какие-то глупости.

Но упырь тут же принялся за свое, и Голова кобчиком почувствовал, что на этот раз ему несдобровать, если он что-то не придумает. И он стал вопрошать внутренний голос про то, что ему нужно предпринять, чтобы выжить. Но тот молчал, то ли потому, что был рад, что Голову наконец прикончат, то ли потому, что сказать ему было нечего. Но тут, на счастье Головы, в комнате появился Васька. Точнее, его привидение. Такое же зеленое, как и упырь.

– Ух, как ты умеешь развлекаться, – ехидно сказал Васька, нисколько не стесняясь своего хамства и своих бывших хозяев. – Видишь, как ты уже похудел. Готов поклясться, что к тебе вернулась молодость и ты почувствовал второе дыхание. Еще немного и ты познаешь смысл жизни, ведь не каждому дано погибнуть от вампира. Поэтому можешь причислить себя к элите.

Сказав гадость, Васька ехидно захихикал словно перед ним было что-то смешное. Но тут вдруг перед Головой показался свет в конце тоннеля. Он придумал, куда нужно адресовать упыря, чтобы тот оставил его в покое.

– Сегодня ночью, – сказал он, – в село проникло много крыс. Двухметровых. Мне Нарцисс рассказал, а он их видел. Кровь у них, как вишневая настойка. Так что ты не там ищешь. Как только солнце зайдет, они задрыхнут и тогда ты можешь делать с ними все что хочешь. А меня не трогай. А то я тебя сейчас перекрещу.

Голова на ходу высоко поднял персть, но упырь уже и сам углядел опасность и сквозь стену ретировался с места событий. Васька тоже куда-то смылся – он не любил выслушивать Гапкины тирады, а вот Голове деваться было некуда – ключ был у Гапки и ему пришлось узнать о себе, что рога у него – это генетическое, скорее всего, наследственное и что предки его с обеих сторон во всех смыслах были рогоносцами и остается только диву даваться, как они не забодали друг друга насмерть, производя таких же, как они рогатых потомков, которых неизвестно для чего земля носит, но и у той терпение уже не осталось и она скроет их на веки вечные, чтобы они не донимали ее, Гапку, своими глупостями. Голова грустно молчал и даже как бы соглашался и все посматривал на дверь, как собака, которую уже пришло время выгуливать, но у Гапки и самой не было желания лицезреть его на фоне угроханного сервиза и она выпустила его на свободу, и он, как в землю обетованную, ринулся в сельсовет, чтобы залечь там до конца рабочего дня под горячий чаек с пятирчаткой. И вывести на чистую воду Тоскливца – пусть признается, для чего он превращается в упыря. Или это упырь превращается в Тоскливца? На автопилоте Голова проследовал в присутственное место. И опять нарвался на скандал, потому что Маринка и Тоскливец за что-то чихвостили паспортистку, а та отбивалась от них, своих мучителей, как могла, и, увидев Голову, все возжелали, чтобы тот выступил третейским судьей. Но тот ответствовал им, что им нужен не судья, а психиатр и он сейчас побеспокоится о том, чтобы пришел спокойный такой дядя и их внимательно и доброжелательно выслушал и уж потом решил, могут ли они разгуливать на свободе или им место за высокой стеной среди таких же, как они, которые не в состоянии прожить день, не переругавшись. И для острастки схватился за телефон. И конфликтующие стороны разошлись по углам, и благословенная тишина опустилась над Горенкой, и холодный ветер за стеклом даже как бы создавал уют. И Голова включил калорифер и попросил Маринку приготовить чай, который она подала почти мгновенно, возможно, ощутив свою провину. Затем он пригласил Тоскливца в кабинет и задушевно так спросил:

– Ты признайся мне честно, ведь мы с тобой давно знакомы, упырь ты или нет? Говори правду, а то я Грицьку пожалуюсь.

– Никак я не могу быть упырем, Василий Петрович, то есть вампиром, потому как кровь у меня, хотя и не горячая, как у вашего превосходительства (нет, Тоскливец все-таки умел подольститься к начальнику!), но и не холодная, как у особы, которая уже окончила земное существование.

– А детей тогда у тебя почему нет? Только труп может не обрюхатить такую вертихвостку, как твоя бывшая супружница. – Голова смягчился и даже как бы сказал Кларе комплимент. – Тем более что она помолодела, а ты как был, так и есть.

– Дети, они кушать просят, – резонно ответил Тоскливец. – А денег где набраться? Вот это, если б вы мне зарплату раз в пять увеличили, то я тогда бы вам крестничка и произвел.

– Может быть, тебе, как это, подсобить? – поинтересовался Голова. – Она-то ведь, твоя бывшая то есть, ничья. Ты с ней поговори.

Предложение о помощи вызвало у Тоскливца возмущенный клекот, но не орлиный, а куриный. И по его обличности расползся синюшный румянец. И Голова догадался, что забота о ближнем была встречена без благодарности.

– Ну нет, так нет, – быстро сказал Голова, он опасался, что фиолетовый румянец превратится в зеленый и тогда ему снова придется приналечь на ноги, чтобы спасаться от вампира, а сил у него уже не было. И он отправил Тоскливца с каким-то поручением к Маринке, чтобы тот переключил на нее свое внимание и в случае чего напился ее, а не его крови.

А милиционер тем временем страдал. Наглые тетки из ломбарда совершенно не были готовы к тому, чтобы дать за цилиндр хоть несколько монет.

– Если он урод, – талдычили они ему, – так продай его в цирк. Нам, по крайней мере, серебро нужно. А он нам зачем? С ногами. Еще бегать начнет, а нам порядок нужен. И покой. Чтобы деньги считать. Нет, служивый, забирай его прочь.

Аргументы стража порядка про то, что перед ними раритет, на них не действовали, кроме того, они опасались, что шляпу с ногами придется кормить, а от этого один расход. И охранник все более нетерпеливо посматривал на посетителя в форме и проверял свое оружие – не заржавело ли, и воздухе начали носиться миазмы бредового скандала, до которого и впрямь было недалеко. И милиционер ушел гордо, как памятник, который не сбросили с пьедестала, а просто переместили от людских глаз куда подальше, чтобы на него не тошно было смотреть. А на улице случилось то, на что цилиндр даже не рассчитывал, – гаишник дал ему под зад ногой, да так, что в сознании цилиндра на протяжении минут пяти не было ничего, кроме множества ярких звезд. И милиционер ушел, а цилиндр был предоставлен самому себе. И все было бы и ничего, если бы вокруг него не стала собираться толпа любопытствующих, которые вполголоса переговаривались о том, что такого урода они никогда еще не видели и если стянуть с него цилиндр, то что они увидят под ним, и так далее, и цилиндр начал понимать, что если не дать деру, то ситуация может принять оборот довольно мрачный. И пока толпа рассуждала, он вдруг неожиданно бросился бежать, а так как уже начало смеркаться, то никто не бросился его догонять и он вдруг оказался опять один наедине со своими ногами, проблемами и отсутствием даже намека на тело и голову. И грустно залез в какой-то неопределенного вида куст, чтобы мир, хотя бы на время, забыл о его существовании.