Полумертвые души. Соседи - Сергей Никшич Страница 20

– С вас гражданочка, двадцатник, потому что я сегодня добрый, а то вы бы и стольником не отделались. Платите и уходите. А его я с собой заберу.

Дело начинало принимать желательный для цилиндра оборот, потому что перспектива оказаться в клоаке отодвигалась на задний план и появлялся шанс еще кого-нибудь облапошить. Но это отнюдь не устраивало нашу разгорячившуюся амазонку, и она, позабыв наставление маменьки о том, что спорить с власть предержащими разорительно для семейного бюджета, посмела возразить:

– Двадцать гривен я сейчас заплачу и премного вам благодарна, но этот… мне для опытов нужен.

Цилиндр, которого милиционер придерживал за узкое поле, внутренне как-то сразу увял, но сломать милиционера, который намеревался сдать его в ломбард как раритет, чтобы хоть чем-нибудь скрасить бесполезный день, оказалось не так-то легко. И он нежно так посматривая на Инессу, словно проникся к ней расположением, сообщил ей:

– Еще одно кривое слово, и я тебя упеку в кутузку вместе с ним.

И улица Сагайдачного сразу же показалась Инессе в темных тонах, словно по ней ей предстояло взойти на Голгофу и всего только потому, что она задумала оказаться там, где ей было положено по праву первородства (в глубине души она все-таки считала себя принцессой!). Но проклятая печать фальшивого свидетельства о рождении, в которое недоброжелатели вписали ее как Голохвощенко, тянула ее к земле, не позволяя расправить крылья. И уж последнее дело оказаться за решеткой вместе с этим загадочным человечком, от которого, впрочем, одно беспокойство. И она решила пойти на попятную.

– Ладно, – сказала она, – забирай его, только денег я тогда тебе не дам, потому что, во-первых, он дорогой, одна шляпа чего стоит, а во-вторых, у меня их нет.

И то, и другое было ложью, но она сказала то, что страж порядка хотел услышать. Он и без нее знал, что за такую находку сможет выручить не на одну бутылку, а хотя бы на несколько. И с легким сердцем отпустил нашу красавицу, посоветовав ей на прощание не бегать черт знает с кем по проезжей части. На этом и расстались. И основательно помятая от бурно проведенного утра, Инесса потащилась к домашнему очагу зализывать раны, рассчитывая отыграться на Нарциссе, который притащил домой эту гадость. Пусть теперь он что-нибудь попросит, злобно думала Инесса, я заставлю его парадное вымыть… Мысль показалась ей забавной, и она впервые за это утро расхохоталась.

А Голова тем временем устал от всей этой бесполезной суеты, и, кроме того, он припомнил, что еще один галстук забыл у подлой Гапки, и поэтому решил прогуляться домой, а точнее, к жилищу, которое столько лет исправно служило ему домом, и он, напялив на голову шляпу (после истории с рогами он с ней практически не расставался), замаршировал к Гапке. Гапка, она и есть Гапка, размышлял он по дороге. Только молодеет странно, а в остальном нормальная женщина. Вряд ли стоит подозревать Гапку в том, что она не гуманоид. А с молодостью мы разберемся. Странная, однако, вещь человеческое счастье. Я был счастлив в тот день, когда женился, и еще более счастлив, когда мне проставили в паспорте печать о разводе. Может быть, высшее счастье – это когда тебя разводят еще до свадьбы? Это как бы два у довольствия сразу. Мысль показалась Голове интересной, и он причмокнул, словно увидел перед собой сковородку жареных в сметане карасей. И на мгновение холодное утро показалось ему летним полднем, но его радужное настроение тут же улетучилось, когда взгляд его наткнулся на предмет его долголетних медитаций – Гапку. Она вышла из дома, демонстративно захлопнув дверь перед его носом.

– Гапка, пусти меня на секундочку – я галстук забыл, – промямлил Голова, поражаясь тому факту, что с Гапкой он всегда разговаривал так, словно в чем-то был виноват. Хотя это ведь она первая закрутила с Тоскливцем, еще до того, как Галочка возвратилась на его, Головы, орбиту. «Гадина», – подумал Голова.

– Не знаю я никакого галстука, – сурово ответствовала ему Гапка, словно ей и дела не было до своего бывшего муженька, который солидно смотрелся в темно-синем плаще, над которым багровела его обличность, напоминавшая цветом отварную, готовую к тому, что ее вот-вот положат в борщ, свеклу. – Слышала, ты ночью стекло разбил, когда в сельсовет влазил. Неужели дверей тебе мало?

– Не лазил я в сельсовет – это водитель.

– У тебя всегда есть ответ, черт рогатый! Убирайся, а то вызову Грицька и обвиню тебя в дебоше, а? Пусть тогда вертихвостка тебя вытаскивает из каталажки. Скажу – пришел пьяный и дебоширит. Кому поверит Грицько, тебе или мне, а?

– Ну конечно, мне, потому что я ему двадцатник дам, – ответил Голова. – А ты – жадная. Поэтому он мне и поверит. Так что отдай мне галстук по-хорошему, и я уйду.

Гапка на мгновение задумалась. Мужнин галстук ей и в самом деле был ни к чему, Светули дома не было, так что опасаться за то, что Голова к той прицепится, не приходилось, и она согласилась.

– Ладно, забирай свой хлам, только быстро.

Голова поднялся на крыльцо, Гапка открыла ключом дверь, и они зашли, как когда-то заходили в этот дом, чтобы поскорее оказаться наедине. Голова открыл шкаф, нашел галстук и даже собрался пробурчать Гапке слова благодарности за ее невиданную уступчивость, как его взгляд наткнулся на упыря, который бодро, как к себе домой, входил в комнату через стенку. Или это все-таки был Тоскливец?

– Стой, куда прешь?!! – закричал Голова, тем самым вызвав удивление Гапки, которая упыря как бы не замечала. А тот, в свою очередь, не обращал на Гапку никакого внимания и мелкими такими шажками прямехонько направлялся к главному герою наших незамысловатых повествований. Но тут и Гапка заметила странную зеленую тень и, присмотревшись, сообразила, что тот может залпом выпить ее молодую кровушку и тогда она, высохшая старуха, будет обречена на то, что заслужила, – доживать свои недолгие дни в унылом, пустом доме, в то время как молодые красавицы будут сводить с ума баронетов и маркизов на далеких южных островах под огромными, размером в блюдце, звездами. И так стало ей от этого грустно и обидно, что она схватила свое излюбленное оружие – сковородку и влепила зеленому выродку по макитре, да так, что голова того сплюснулась и стала напоминать перевернутый тазик. Но прыти ему это не поубавило, и он стал заходить к Голове сзади, и тот уже сам был не рад, что зашел за галстуком (ведь, если честно, он мог бы без него обойтись, или, в этом ему было страшно признаться даже самому себе, он соскучился по Гапке?), бросился от него к двери, но в то мгновение, когда он схватился за дверную ручку, замок в ней щелкнул словно сам по себе. А тут и шторы стали задвигаться без всякой видимой помощи, и они с Гапкой остались почти в кромешной тьме, по которой за ними носилось зеленое фосфорирующее пятно с абрисами Тоскливца.

«Если останусь в живых, ни за что больше не пущу его в дом», – успела подумать Гапка на ходу, потому что ее молодым ножкам приходилось сучить все быстрее по выскобленным доскам, чтобы уворачиваться от злобного упыря, обратившего теперь на нее свое благосклонное внимание.

– Не поможет тебе женская кровь, не поможет! – отчаянно вопила Гапка. – Там, вишь, в углу, Голова стоит, в нем целая цистерна крови, вкусной, горячей, его грызи!