Мефодий Буслаев. Книга Семи Дорог - Дмитрий Емец Страница 21

Кроме того, у щенка обнаружились и некоторые вполне ожидаемые недостатки, приводившие ко вполне ожидаемым последствиям. За ним надо было постоянно вытирать и убирать. Пока Багров, ругаясь, убирал (почему-то уборка сваливалась всегда на него), Ирка сделала в дневнике запись, что домашние животные делятся на пахнущих и воняющих. Причем грань между двумя этими понятиями прочерчивается любовью.

– Я не могла тебе дозвониться! – сказала она, но сказала как-то невнимательно. Багров понял, что расспросов не будет. Ирка утонула в заботе о щенке, на несколько часов забыв о его существовании.

Когда малыш уснул, Ирка взяла карандаш и стала отмечать в тетради график кормления. Она сама себя не узнавала: такая безалаберная в быту, а тут вдруг какие-то графики, дневной прирост веса и так далее. Поняв, что забыла, сколько щенок прибавил вчера, она машинально стала грызть карандаш. Оглядывала следы зубов и снова грызла. Причем карандаш кусала не стихийно, а обгрызала по кругу, чтобы остался ровный след зубов. Коварный Багров заметил это и предложил принести с улицы щепочек на ужин. Трехкопейная дева запустила в него подушкой. Некромаг успел наложить на подушку заклятие бумеранга, и, втрое ускорившись, она вернулась к Ирке. Готовая к неожиданностям, девушка встретила подушку еще одним заклятием бумеранга. Багров пригнулся. Подушка ударилась в стену и, лопнув по шву, пустила перо.

– Ты думай, что делаешь! Ты ускорила мое тройное еще в три раза! Ответь я тем же, следующим усилением мы вынесли бы стену, – предупредил Матвей.

Ирка посмотрела на плакат: «Разжигать костры запрещено!», изображавший туриста с лицом маньяка и спичкой в вытянутой руке. Плакат пылился в углу рядом с десятком таких же, оставшихся со времен, когда их кирпичный сарай был будкой технической службы.

– Может, и надо было, – пробормотала она.

Они с Матвеем уже месяц как планировали переезд в Приют Валькирий, но никак не могли достигнуть нужного градуса раздражения, необходимого для перетаскивания мебели и расталкивания по коробкам множества книг.

Багров чутко уловил скачок Иркиного настроения.

– Чего с тобой такое?

– Ничего.

Матвей молчал, и она поняла, что «ничевом» его не провести.

– Помнишь, я тебе говорила? Ну мою мысль, что после смерти каждой валькирии положена своя планета? А мне достанутся только четыре стены Приюта Валькирий, потому что я предпочла его всему остальному!

– Неужели тебе этого мало? Зачем вечность, когда есть я? – не поверил Багров.

Ирка пожала плечами.

– Ну, планета это так, частность. Может, чего-нибудь такое там будет, чего я и представить сейчас не могу? Например, все превратятся в прекрасных бабочек, и только я останусь амебой-туфелькой, потому что немного не дотерпела?

Матвей поморщился. Это слово «дотерпела» звучало теперь особенно часто. Оно стояло между ними, как забор, жалило, как пчела. Это было не слово, а черная тень, набегавшая порой на их полные обоюдной радости отношения.

Взгляд недовольно скользнул по пакету, в котором лежал выигранный у мрака подарок. «Нет! Никогда!» – подумал он и бросил его под диван, где в вечной ночи и пыли томились ожидавшие стирки носки.

– Поехали на Воробьевы! – предложил Матвей.

Туда приехали около десяти вечера. Было уже темно. Они вышли из метро и двинулись по набережной в сторону Парка культуры. У воды на огороженных площадках колдовали пиротехники, а озабоченная охрана следила, чтобы никто не подходил близко. Ирку и Матвея обгоняли велосипедисты и роллеры в огромном количестве.

Наверх они не поднимались, остались у реки. Обзорная площадка на Воробьевых горах была традиционно запружена группами японцев и немцев, которые были очень недовольны тем, что тут много японцев и немцев.

Настроение у Багрова улучшилось. Он держал Ирку за руку и рассказывал ей историю пяти свежевыдуманных человечков. Человечков звали Чтоблин, Ктоблин, Чегоблин, Почемублин и Нифигас. По версии Матвея, они шатались по белу свету и влипали в истории. Чтоблин, Ктоблин и Чегоблин были три дуралея. Почемублин представлялся ей чем-то вроде глупого здоровенного гоблина, а Нифигас был маленький красноносый старичок с тоненькими ножками и выспренной речью.

Ирке стало вдруг легко и хорошо. Все сомнения позабылись. Раскрасневшаяся, с прилипшими к щеке чипсами, со следами засохшего мороженого на носу, растрепанная, девушка то порывалась бежать, то останавливалась и начинала вертеться. Ей хотелось заставить юбку кружиться. Матвей любовался Иркой. Она была смешная-смешная, нелепая-нелепая в своем счастье и совершенно не наблюдала себя по стороны. Именно это делало ее веселье настоящим, убирая тот элемент позы, рисовки или ролевой игры, который часто ухитряется сохраняться даже тогда, когда человеку хорошо.

Ирка была счастлива и, как всякий счастливый человек, говорила очевидные вещи: «Птица пролетела… Ой, почему-то белая! Ой, не знала, что в Москве есть чайки!.. Мужик в шортах проехал… Смотри, собака! Лакает воду из грязной лужи, а в шаге от нее река!»

– Бедолага! Ишь как ее городом шарахнуло! – отозвался Багров.

Перед ними шла интересная парочка: студентка и очень зрелый, молодежно одетый мужчина. Она задорно хохотала, висла у спутника на руке и называла его «противным Борисюськой». Говорили громко, Ирке и Багрову все было слышно.

– Процент от оборота. Плюс бонус за каждую сделку. Бывают моменты, когда выгоднее дробить, но это при условии быстрого поступления средств на счет… Стратегия руководства мне, конечно, понятна и условия неплохие, но они сами себе подрывают рынок, не развивая дистрибуции, – назидательно вещал «противный Борисюська», видимо, не очень хорошо понимая, о чем разговаривают со студентками.

Временами он спохватывался, что эта тема девушке неинтересна, и, затихая, начинал бормотать:

– Ты музыку любишь? В кино ходишь? Это хорошо! Моя первая жена была недалекая глупая женщина. Я не мог бросить ее восемь лет. Она раскормила меня как борова. Блинчики, первый ужин, второй ужин, еда перед сном… Моя вторая жена была психологом. Недалекая, злая женщина! Я писал за нее кандидатскую, потом докторскую. Четыре года она кормила меня одной яичницей и обкуривала «Винстоном». Я высох, как мумия.

Ирка подумала, что «противный Борисюська» допускает самую распространенную среди мужчин ошибку: говорит сам. Мужчина должен молчать, но делать это нужно спокойно и легко, без вымученности. Говорить должна девушка. Тогда она сама себя заговорит, завоображает, все придумает и останется уверенной, что впервые в жизни встретила родственную душу.

Ободряюще хохочущая девушка обернулась, увидела Ирку и перестала смеяться. Тонкая сеть магии нарушилась. Ирка вскрикнула – перед ней стоял молодой суккуб.

– Гаулялий! – представился он. – Мы знакомы, но опосредованно, через общего нашего дорогого человечка… – суккуб поклонился Багрову. – В какой-то момент, Ириночка, мне даже случилось побывать в вашей шкуре! Вы обворожительны! Чего стоят одни только ножки!