Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко Страница 20

– Нет! Не-ет…

Я закричала и сразу, в один вздох, поняла: я дома, в родном мире! Я в безопасности. Живая… а человек из моего сна выбрал смерть. Он только так мог сберечь тайну списка имен. Тайна имен – это жизнь для всех людей из списка. Эта тайна осталась нерушимой. Молчун так решил… И мне, в моём безопасном мире, в яви, стало холодно из-за кошмарного выбора в чужом сне. Из-за безысходности: любой выбор был убийственным в прямом смысле.

Я до боли сжала кулаки. Надо отделить себя от сна! Мне не изменить прошлого, тем более чужого! Я – на свободе, я не захлебываюсь кровью и не слежу обреченно, как тьма делается безмерной и жрет меня, рвет в клочья… Тьма рычит, как сторожевая псина, и она кажется псиной, даже запах… ужасно. Особенно взгляд. Тьма понимала выбор молчуна – и не принимала его. И тьма что-то решала. У неё было право решать. Кажется, она могла сожрать без остатка – или спихнуть куда-то… не знаю, куда.

– Юна, очнись! – Яков встряхнул за плечи, и лицо его появилось близко. – Юна! Эй, не ходила по трактирам, и впредь не пробуй. Спиртное тебе неполезно.

– Мы… где?

– В полуверсте от имения. Скоро доберемся. Я перепугался, ты вроде потеряла сознание, а вроде и нет: глядела в пустоту, и была белая, как бумага. Я не сразу понял, как всё худо. Ты твердила про садик, цветы и пригород. Но уж когда пятый раз повторила, да слово в слово, – Яков снова встряхнул меня. – Эй, ты в порядке? Да?

– Не мерзну. Даже не пьяная. В порядке, – уверила я себя. – Яков, это ты странный. Из-за тебя все двоится в моей жизни.

Ему хватило ума не спрашивать, о чем я. Ответа не получил бы. И как объяснить? Я встретила одного Якова и дала его имя другому. Мы ехали в шарабане, меня знобило, и попутчик добыл плед. И вот я опять в шарабане, укутана пледом. Здоровенным – не иначе, Яков вытребовал в трактире самый теплый. Или украл? А, не важно. Погони-то нет.

– Ты наелся? Или я испортила ужин?

– Успел, – расплываясь в улыбке, закивал Яков. – Ветчинку утянул. Вот, жуй. И кваску вытребовал. Пей.

Он подсунул мне под руку корзину, набитую пакетами и бутылями. Откуда все это, уворовано оно или куплено, я не стала спрашивать. Наугад выцепила хлебушек с хрустящей коркой, принялась отщипывать по крохе. И стало мне хорошо. Вот только шарабан… У него есть крыша, а мне не хватает неба. Пришлось просить Якова помочь пересесть. Стоило шевельнуться, как тело пробила крупная дрожь. Яков засуетился, даже слишком. Но думать – не хотелось. Я глядела в небо. Приключилось что-то волшебное: звезды полыхали, я могла рассмотреть их лучше, чем когда-либо прежде. А еще я слышала весь мир, от птичьих трелей в дальней сирени и до шороха лапок мохнатых весенних жуков, ползущих по гибким травинкам. Я видела и слышала, смотрела и слушала… и хмелела от обилия впечатлений. Это было приятное опьянение, дарующее сладкий и крепкий сон.

Утром на меня снизошла безмерная ясность сознания. На душе сделалось легко, словно смурные тени отменены свежеизданным вселенским законом! Очень кстати: до чаепития Дюбо всего-то пять дней. Плотно скручивается вихрь суеты, споров и ошибок: пролески вянут, лед свежего подвоза – с болота, он дает тинный запах при таянии; мешки с цветными опилками перепутаны и частично по ошибке вывезены на дальний двор в Луговой; один из опытных работников потянул спину; стекло раздвижной крыши дало трещину… Всё это – еще до полудня, и все должна выслушать и разрешить именно я. После полудня добавился груз новых случайностей, к вечеру их отяготил своей казенной рожей проверяющий. Он явился прямиком из столичного дома Дюбо, шнырял всюду и был недоволен всем и всеми – от манер чернорабочих на растопке кухонных печей до недружного цветения яблонь.

Обилие событий не подавляло меня. Иногда делалось дурно, но стоило взглянуть в небо – и снова дышалось, и мысли приходили в порядок. На четвертый день, пребывая всё в той же безмятежности, я мысленно решила: таков дар лысого выползка. Стоит вспомнить ледяной сон, и шторм моих невзгод съеживается до ничтожной ряби на поверхности лужи! Я – в своем мире, мне не надо выбирать между смертью и предательством.

Утром пятого дня крытый двор смотрелся так, что я сама едва верила в результат своих трудов. Пролески покрывали почву сплошным ковром без резких границ цвета, живой узор лепестков мерцал, непрестанно играл оттенками… Упоительно пахло радостью пробуждения зеленой жизни. Выращенные в специальном питомнике мотыльки с ультрамариновыми крылышками то притворялись цветками, то танцевали в солнечном свете, проявляя бледные радуги над тающим льдом… И на скатертях для чаепития намеком замечались шелковые мотыльки, и умопомрачительно дорогой инаньский сервиз оказался точно того цвета, как мечталось, хотя я заказывала, используя телеграф и телефон, при посредничестве двух переводчиков.

Последний раз оглядев двор и почти не дыша, чтобы шум не разрушил хрупкую неурочную весну, я вышла на цыпочках за стеклянные двери. Я твердо знала: на сей раз заказ выполнен по-настоящему! Пролески и под летним солнцем сохранили трепетный, вибрирующей цвет, которым знамениты полотна кисти Дэйни.

За дверьми меня встретила повседневность. По коридору строем – люди в серой униформе с пустыми глазами. Двое поддели меня под локти и относительно вежливо, но слишком быстро, провели через галерею. Выпихнули во двор, навстречу двоим таким же. Эти мигом втолкнули меня в шарабан. Снежок встрепенулся, Яков на передней скамейке с хрустом потянулся… и я была рада обоим.

– Да-да уезжаем, до ночи не появимся – не дав серому открыть рта, заверил Яков. Сунул мне очередной плед и взглядом указал на корзинку с припасами.

Серый лупил пуговицы глаз, и я не могла понять, на Якова он смотрит, на сад сквозь него или вообще – сквозь Якова и сад на невидимый отсюда лес. А, не важно. Конверт солидно хрустит, стоит пошевелиться: его опустили в карман моего платья на выходе из дома. Могу прямо теперь уехать на станцию и далее – в Трежаль. Я устала от секретарей и проверяющих Дюбо, от еженедельных отчетов и мелькающего у горизонта Мергеля с его жаждой затмить «Дюбов вековых»… В душе проклюнувшимся зерном растет ощущение: чем скорее и дальше уберусь, тем лучше. Для кого лучше и чем? Предчувствиям не устраивают допросов.

Но есть еще и жадность! Весомая, как якорь океанского корабля: если наниматель останется доволен, завтра мне вручат благодарственные, и мечта о цветочном магазинчике станет осязаемой.

– Яков, ты уже перебираешься на новое место? Секретари Дюбо вроде всех работников «Первоцвета» рассчитали, – зевнула я.

Пока Снежок не сдвинул шарабан, усталость не существовала. И вдруг – рухнула на плечи, как сугроб, до поры державшийся в сплетении ветвей… Меня знобило и сильно тянуло в сон. Яков взялся плести что-то веселое о новом найме, но быстро притих, нащупал еще один плед и кинул мне.

Снежок выбрался из подсобных ворот имения и побрел в поля, вверх по спине огромного холма, похожего сегодня на кита из сказки. Ведь мне казалось, что горизонт покачивается. И – укачивает… я перестала бороться со сном, обняла колени, закрыла глаза и провалилась в дремоту. Там Снежок тоже брел по дорожке, вот только лежала она меж сезонами: справа в прохладе цвели пролески, слева в жаре летел пух одуванчиков. Надо было выбрать, куда свернуть: в весну или в лето? А я не могла поднять пудовых рук, не справлялась с вожжами…