Цветок цикория. Книга 1. Облачный бык - Оксана Демченко Страница 19

В ухо хихикнул Яков. Еще бы! Я не молча выдумывала страхи, я проговаривала самые навязчивые. Начала выдумывать беды еще в шарабане, злясь на подначки «налетчика», а продолжила это бесконечное занятие, вцепившись в перила крыльца и на всякий случай изучая ивняк, художественно высаженный по берегу. Редкий, для спасения бегством – негодный.

Яков не страдал и побега не затевал. Он мигом пристроил Снежка и шарабан, поговорил с кем-то у конюшни, посмеялся с кем-то во дворе и подкрался обратно ко мне, чтобы громко кашлянуть в ухо.

– Ай! – я не стала расстраивать налетчика.

– Актерствовать и не пробуй, честная барышня, – Яков поддел под локоть и потащил в трактир. Сама бы я не сдвинулась с места. Меня моими же страхами приклеило к крыльцу. Но Яков вел настойчиво, а говорил покровительственно. – Приятственное заведение. И Яну уютно, и Якову занятно. В сезон тут на пять рублей не загуляешь, но пока что весна. Подбородок выше, мы годные гости.

– Да ну тебя, – с нескрываемым облегчением выдохнула я.

– Мне разболтали по секрету, вон тот стол лучший. С видом на озеро, в стороне от гульбищ. Сегодня тут тихо, но я предусмотрителен… Ей светлого, мне темного густого, – велел злодей. Он уже отвернулся и говорил с парнем в красной рубахе, подпоясанной намеренно растрепанной верёвкой. – Прочее сам сообрази, ага?

Яков выдвинул стул, дождался, пока я сяду, и снова подвинул. Вышло ловко и привычно… я опять задумалась: кто он такой? Трактирные пианисты не обучаются подобным манерам, уж тем более не практикуются в них. Пока я думала, Яков вытряхнул содержимое кошеля, не глядя, в горсть «красной рубахи», назвав парня Окуньком. Оба засмеялись – стало понятно, они успели позубоскалить и теперь почти друзья.

Проводив взглядом денежку, которой мне хватило бы на две недели тихой жизни, я не испытала огорчения. Разве смутную досаду: явись я сюда без Якова, и заказ бы не сделала. А налетчик вон – уже сошел за завсегдатая.

Мне под руку подсунули глиняную кружку, холодную и чуть влажную на ощупь. Пена – горкой. Якову досталась кружка вдвое больше. Он блаженно вздохнул и принялся лизать пену, пока по столу звонко стучали донышки тарелок с закусками и зеленью.

– Давай я извинюсь, – предложил Яков, сделав первый глоток. – Я плохо подумал о тебе еще на станции. Сразу решил, что барышня высокомерная до тошноты. Такой был день, – Яков растер старый, почти сошедший синяк. – Три раза кряду я ошибся: о тебе подумал плохо, о Мергеле – самонадеянно, а уж с его женой… Н-да.

– В тот день ты спросил про живок из-за своей семьи, – сообразила я. – Лесные шаманки, они тоже из породы жив?

– Они другие и… никто не знает. Однажды я сбежал в лес. Дурак был малолетний, хотел найти родную мамку, – Яков сделал несколько крупных глотков. – Увяз в болотине, подвернул ногу и налетел на старого секача. Три раза почти умер, в общем. Днями и ночами брел и брел… орал, что хочу увидеть её. Вода кончилась, еда, силы. И все, стало темно… После я узнал, что лесные люди вынесли на опушку. Ни один со мной не заговорил. Так я понял, что для них я чужак. А дома отец избил меня в первый и последний раз за всё время… Так я решил, что ему я дорог. Больше не искал ту родню, – Яков допил пиво и отодвинул кружку. – Но я ищу ответы к старым вопросам. Для того и начал разговор о живках. Хотя чего уж, ты поняла, как я отношусь к этим ловким бабам.

– Разве у меня могут быть ответы? Да, мне не нравятся живы. От храмовых – мурашки, от наемниц… брр, отвращение.

Я отхлебнула пиво и стала искать годную закуску. Яков подвинул тарелку с хрустящим хлебом и свиными шкварками.

– А мне хочется сворачивать им шеи, – ласково прошептал Яков. Хмыкнул, изучая мое отчаяние. – Хочется, да. Но я держу себя в руках. И еще раз извиняюсь. Когда ты увидела стаю птиц, был краткий миг… я заподозрил, в тебе подлую породу. Ты учуяла прядение и замерзла. Их работу так называют – прядение, а чуткие люди рядом с прядением или горят всей кожей, или мерзнут. Второе встречается столь редко, что такой признак не всем осведомленным известен. Ты не знала?

– Не-а. Яков, – от пива мир стал удобным, как севшая по ноге обувь. – Яков! Почему ты не устал за целый день? Мне глядеть со стороны было тяжело.

– Устал, – утешил меня Яков. – Только я железный от природы, а когда я зол, меня вовсе не умотать ничем… Закажу чаю. Не то утром проклянешь.

– А ты и напиваешься трудно, да?

– Очень. Но это что, – Яков расплылся в счастливой улыбке и обнял полуведерную емкость с ухой. – Уж как я трудно нажираюсь! В меня войдет еще одна такая мисочка, и даже две. И три бы влилось… жаль, третья сверх пяти рублей.

Смотреть, как он ест, было поучительно. Я отщипывала от рыбьего бока по волоконцу, глотала через силу… меня тошнило от зрелища. Яков облизывался, хватал то крупный ломоть хлеба, то целиковый зубок чеснока, то огурчик. Все хрустело и перемалывалось мгновенно! И казалось, встать он не сможет. Под столешницей у него отвисло брюхо покрупнее мешка – тощий человек не вместит столько!

Мне дважды приносили подарочки от повара: блюдца, а на них вкусный пустяк и рюмочка. Полагалось выпить в один глоток и сразу закусить – мне Яков пояснил. После второй рюмочки голова сделалась пушинкой одуванчика. Невесомая, и шейка длинная под ней, и весь мир не колышет… В трактире нет ветра, место расчудесное, я могу удерживаться за столом, даже пуховая… Яков что-то спрашивал о возне с пролесками, о том, кто приедет принимать работу – старался поддержать беседу. Я не могла говорить о сложном, но пролески – легкая тема. Я люблю растить цветы. Окончательно это сделалось ясно три года назад, и с тех пор я мечтаю о крохотном магазинчике с садиком. И чтобы все это помещалось в пригороде, на тихой улочке, куда лишние люди не забредают. Мне много не надо. Кажется, я и это рассказала Якову. Если б он догадался спросить о выползках, разболтала бы про лысого тезку… Но – не спросил. Или я не запомнила эту часть разговора?

Стало смеркаться. Над озером по одной расцветали звёздочки, похожие на пролески. На террасе жарили на углях что-то шкварчащее, дымок стлался по воде и стирал отражения звёзд – словно собирал их для букета на небесном лугу. Вода была прохладная, дымок – теплый. И небо имело теплый тон, но у горизонта грудился снег облаков. Я отдыхала душой и смотрела в ночь… На столик поставили свечу, в кольце жёлтого света мы сидели двое – я и Яков, и потому я была надежно отделена от тьмы. Яков – он яркий… рядом с ним могу принять то, что неделю вымораживало сны. Оно отодвинулось, и такое – увиделось со стороны целиком.

Кто-то другой смотрел в иное небо. Там бледные звездочки давил тучевой сугроб. Тот человек намертво вмерз в отчаяние, хотя все еще жил и дышал колючей болью. Он обладал тонким слухом: рядом, за стеной, его обсуждали неторопливо и безразлично. Мол, зачем молчун упирается? У них есть опыт и средства убеждения. Для них получение списка имен – лишь вопрос времени. Время у них тоже есть… Молчун был слаб после пыток, а еще он остался один в целом мире и глядел в небо, страшно далекое небо за решеткой… Прутья резали душу: он хотел жить, но ненавидел себя, жадного до жизни! В какой-то миг боль стала невыносимой, и он…