Стезя смерти - Надежда Попова Страница 20

– Понимаете ли, майстер инквизитор, мне и подозреваемым-то быть не слишком хочется, – пояснил хозяин со вздохом. – Кто у меня селиться тогда будет… Позвольте, я вам просто расскажу, что было, хорошо?

– А что-то было? – уточнил Курт; хозяин замялся, снова отведя взгляд.

– Был… разговор неприятный у меня с ним накануне… Точнее – не так чтоб накануне, а дня за три, наверное. Некоторые слышали…

– Рассказывай, – махнул рукой он – в конце концов, не говорить же столь искренне рвущемуся сотрудничать свидетелю, что и без того все ясно, и пускай он помолчит; кроме того (как уже случалось выяснить не только со слов других, но и на собственном опыте) временами из рутинного, с виду бессмысленного разговора, проведенного лишь только из следования предписаниям, можно попутно узнать много любопытного.

– Извольте, – кивнул Хюссель, выпрямляясь на табурете и глядя мимо собеседника. – Третьего, кажется, дня (точно, уж простите, не могу припомнить) я его встретил внизу, у лестницы к комнатам, и напомнил, что второй месяц кончается, а он все должен. Тот лишь рукой махнул – понимаете, просто отмахнулся от меня, и все; а еще улыбается, гаденыш, прости Господи, прими его душу грешную… Ну, как это бывает, слово за словом, перешли на крик: я ему говорю, что выселю, а он только улыбается, будто все ему нипочем; все они начинают на моей шее ездить, пользоваться моей добротой. А покойник… в том смысле – тогда еще постоялец… издеваться начал. «Кроме денег, – говорит, – есть в жизни высокие материи, а ты, – говорит, – все о богатстве беспокоишься». Тут я и не стерпел. Какие, к матери, прошу прощения, высокие материи за мой счет? Пусть платят вовремя, а после философствуют, сколько им вздумается, о чем пожелают. Ну и наговорил ему тогда всякого… Сверху его приятели спускались, несколько, уж не помню сейчас, кто, и стояли, мерзавцы, слушали и подсмеивались ему. А когда он уже уходил, я ему вслед сказал, что или он заплатит, или хуже будет.

– Вот оно что, – неопределенно отозвался Курт, и владелец комнат слегка побледнел.

– Я-то думал тогда, что – вот месяц кончится, и укажу ему на дверь, чтоб знали впредь, – пояснил Хюссель поспешно. – Вот прямо с утра, подумалось тогда, в комнату к нему войду и скажу, чтоб выметался, и пусть бы не говорил, что я не предупреждал его заранее и не пытался по-хорошему. А эти стервецы давай ему вдогонку смеяться, что, мол, заплати лучше, а не то он тебя на потроха продаст, чтоб покрыть издержки…

Курт вздохнул – почти сострадающе; еще на память молодого Хюсселя пришлись времена, когда вот такого опрометчиво брошенного слова бывало вполне довольно, чтобы быть уверенным в своем будущем – как правило, неприятном и кратковременном. Да и тридцать лет назад начатые в Конгрегации реформы шли медленно и неохотно; излишне крепки в устоях были старые служители, сверх меры крепко держались они за старые правила и свою власть. По большому счету, новая Конгрегация в ее нынешнем виде в лучшем случае ровесница майстера Гессе…

– А сегодня, когда вы вернулись в комнату, один из них меня повстречал все там же, у лестницы; что, говорит, господин Хюссель, доигрались, уморили парня, вот и Инквизиция по вашу душу…

– Ну это, я полагаю, они не всерьез, – утешил его Курт, видя, что владелец не на шутку взволнован. – Уверен, тебе ничто не грозит в связи с этим.

– Вы думаете? – с такой надеждой произнес Хюссель, что он улыбнулся:

– Расследование веду я, а я пока не вижу причин считать, что ты можешь быть здесь замешан. А теперь, если твои вопросы исчерпались и ты успокоился за свою судьбу, – позволь, буду спрашивать я.

– Конечно! – отозвался Хюссель с готовностью; слова господина следователя явно уняли его взволнованность слабо, но столь долго и несолидно мяться в присутствии того, кто годился ему едва ль не во внуки, не позволяла пресловутая гордость вольного горожанина. – Я готов, всем, чем смогу…

– Когда ты его видел в последний раз? – оборвал владельца Курт и пояснил, не услышав ответа: – Живым, разумеется. Где, когда, в каких обстоятельствах?

– Вчера, – кивнул Хюссель, на миг заведя глаза к потолку. – Вчера, здесь; я отпирал ему входную дверь – на ночь, понятное дело, я ее запираю, и если кто из постояльцев припозднится, приходится просыпаться и отодвигать засов.

– А помощников у тебя нет? Почему ты сам?

– Есть, лентяи, – откликнулся тот так тяжко, что уточнять Курт не стал, лишь сочувственно вздохнув:

– Ясно. В котором часу это было?

– Почти в полночь – я говорил майстеру Райзе, поздно ночью, все спали уже – ну или просто разошлись по комнатам; студенты, они ж временами по всей ночи спать не ложатся, вы ж знаете, но – все уже были тут, кроме него.

– Якоб, в каком он был настроении? – вновь припомнив почудившийся ему немой упрек в глазах Филиппа Шлага, спросил Курт. – Ничего необычного в его поведении тебе не показалось?

Хюссель приумолк, глядя на него несколько растерянно, и пожал плечами, неловко улыбнувшись:

– В каком настроении?.. Да почем мне знать, оно мне надо? В обычном настроении.

– Припомни. Как он себя вел, что говорил, не был ли излишне весел или, напротив, опечален, возбужден…

– Я не знаю… – судя по мучительной складке на лбу владельца дома, тот искренне пытался вспомнить то, что от него требовали, и все никак не мог; вполне понятно, подумал Курт, если запоминать все, что делает или говорит каждый постоялец, не хватит ни сил, ни нервов, однако вслух высказывать этого не стал, глядя на Хюсселя с взыскательным ожиданием. – Был усталым, это понятно. Возбужден? Да, вот сейчас вы спросили, майстер инквизитор, и я подумал – да, был. Такой, знаете, вроде навеселе. Может, навеселе и был, не знаю; от них субботними вечерами частенько пивом разит, я уже принюхался, не замечаю… А вот опечаленным его называть я б не стал – нет, покойник был вполне жизнерадостен…

Хюссель осекся, хлопнув глазами; во взгляде отразилась борьба между едва сдерживаемым нервозным смехом и опасением вызвать праведный гнев представителя Конгрегации за нарушенные приличия и греховную насмешку над почившим. Господин дознаватель чуть повел уголком губ, словно давая дозволение, и тот облегченно хмыкнул, тут же возвратив серьезность.

– Стало быть, подавлен он не был? – уточнил Курт, ощущая облегчение – на самоубийство, кажется, ничто не указывало; однако же все более казалось, что тот упрек во взгляде Филиппа Шлага не почудился ему. Быть может, это был укор в том, что следователь не видит чего-то, что так легко разглядеть, что лежит на поверхности, в том, что возмездие медлит?.. Или просто надо больше отдыхать и меньше читать всяких небылиц на ночь…

– Подавлен был я, – сообщил Хюссель почти жалобно. – И снова напомнил ему о долге…

– Ясно. Он опять надерзил.

– Знаете, майстер инквизитор, а ведь нет! – вдруг понизил голос тот, даже оглянувшись в испуге, хотя за его спиною была лишь глухая стена. – Сейчас, сегодня, после его смерти, когда вы начали спрашивать, я думаю – это странно, да?