Стезя смерти - Надежда Попова Страница 19

Теперь стало мниться, что во взгляде напротив сквозь умиротворение, сквозь благостную безмятежность пробивается упрек, словно бы человек, возлежащий на узкой кровати, призывал господина следователя отступиться от никчемной идеи, от того, что лишь принесет беду – всем. Укоризна в серых, как осенний пруд, глазах становилась все явственнее, все более отчетливой, и уже стало казаться, что вот-вот приподнимется голова, и голос, с усилием вырываясь из бесцветных губ, спросит с детской обидой: «За что так?»…

Дверь, открывшаяся за спиною под чьей-то рукой, ударила по мозгу скрипом, словно распоров его надвое; Курт вздрогнул, сморщившись, и обернулся к владельцу дома, замершему на пороге и смотрящему на него с некоторым удивлением.

– Я прошу прощения, что нарушаю ваше… – усмешка Хюсселя была столь явственна, что он поморщился снова, – уединение… но мне крайне необходимо кое-что знать…

Мысленно оценив весь юмор ситуации, когда свидетель порывается задавать вопросы инквизитору, Курт поднялся с корточек, снова бросив взгляд на глаза Филиппа Шлага; словно наваждение ушло, и вновь в них невозможно было увидеть ничего, кроме все того же покоя, тишины и блаженства…

– Пройди, – повел рукой он, и теперь покривился Хюссель.

– Вы меня извините, майстер инквизитор, но мне бы было как-то спокойнее от него подальше; я, знаете ли, не тяготею к обществу трупов. Вы можете заниматься своими делами дальше, я вас надолго не обеспокою, просто знать бы хотелось – раз такое дело, раз следствие, стало быть, я вам нужен буду? Поймите меня правильно, у меня, кроме этого покойника, еще десяток живых, и мне надо думать о моих постояльцах, да и дел по горло…

– Где мы можем поговорить, чтобы тебе было не так беспокойно? – оборвал Курт, и хозяин распахнул дверь шире:

– Прошу в мое обиталище.

Выйдя в коридор, он остановился, с некоторым удивлением глядя на того, кто, привалившись к стене, стоял напротив двери, уставясь в пол сумрачно и недовольно.

– Бруно? – уточнил Курт, словно бы в ответ мог услышать – «нет, это не я». – Ты здесь чего ради?

– Майстер Райзе прислал, – без особенного удовольствия откликнулся тот. – Я так понял – праздность кончилась; он подумал, что я могу потребоваться. Но если я не нужен, то…

– Нет, ты нужен, – возразил Курт, мысленно отвесив большой почтительный поклон Райзе, который пусть и не разделял его энтузиазма, высмеяв все начинания младшего сослуживца, все же оказался столь предусмотрителен и, прямо сказать, предупредителен. – Стой возле вот этой самой двери; и если кто-то попытается сюда войти, ты должен остановить его любым способом, какой представится подходящим.

– Вплоть до? – уточнил Бруно недоверчиво, и он кивнул:

– Вплоть до.

Хюссель покосился на подопечного майстера инквизитора не то с неудовольствием, не то с некоторой настороженностью; Курт уже приближенно представлял себе, что именно сейчас тревожит владельца дома и о чем ему так не терпится спросить у господина следователя: комната, по большому счету, почитается теперь пустующей и простаивает зря, посему хотелось бы знать, сколько еще времени начатое расследование будет препятствовать ему сдать ее снова и вновь начать получать свой законный доход…

– Я о комнате, – подтвердил его мысль Хюссель, когда они расселись в его «обиталище» этажом выше, закрыв за собою дверь. – Понимаете, ведь…

– Понимаю, – оборвал Курт, пытаясь определиться для себя, как ему до́лжно вести себя; его общение с местными жителями до сего дня было нечастым, и было неизвестно, какого отношения к своей должности возможно ожидать от них. Избыточная вежливость могла в первые же мгновения разговора вызвать к себе отношение снисходительное вплоть до презрения, излишними же строгостью и высокомерием он рисковал столкнуться с неприятием иного рода – откровенным пренебрежением и насмешкой; страх перед Конгрегацией, столь мешающий в работе ранее, среди кёльнцев был не в моде. – Все понимаю, Якоб, и я не стану долго задерживать твою комнату в столь непотребном виде. Лишь только я все осмотрю как следует, она в твоем распоряжении. Я тебя успокоил?

– Отчасти, майстер инквизитор. Вы теперь будете допрашивать моих постояльцев?

– Опрашивать, – поправил Курт, и тот тяжко вздохнул:

– Это ваши различия, а мне, простите, все едино…

– Что за печаль? – искренне удивился Курт, пожав плечами. – Это не помешает твоему распорядку…

– Нет, майстер инквизитор, вы уж простите, что прервал вас… Вы подозреваете убийство, верно?

Курт развел руками:

– Я не могу об этом говорить.

– И не надо, – отмахнулся тот. – И без вас о том говорят все кому не лень. Понимаете, если уж у тела задержался следователь, а после еще и прислали человека из Друденхауса – все уж и так говорят, что у меня в доме убили постояльца. Понимаете ли, майстер инквизитор, у меня в доме! А кое-кто припоминает, что покойник должен мне за два месяца, и я…

Вся вежливая уверенность Якоба Хюсселя улетучилась разом, как-то вдруг и почти без остатка; он вскочил, сделав два порывистых шага к двери, снова к Курту, остановился подле него, теребя рукав.

– Понимаете, майстер инквизитор, все они время от времени бывают мне должны, и, сами понимаете, не особенно меня жалуют, я ведь… – владелец снова сел, уже не глядя на собеседника и понизив голос. – Я содержу этот дом уже почти двадцать лет и таких студентов здесь перевидал несчитано; в глубине души каждому из них я сочувствую, но… Поймите, просто я не скуплюсь на слова, когда они держат оплату по два-три месяца; я терплю, но в конце концов могу и выселить. Ведь нельзя же корить меня за то, что я хочу получать плату за свои услуги…

– Ясно, – оборвал его Курт; это вышло жестко, но он не стал смягчать тона. – Филипп Шлаг был должен тебе, и ты грозил ему выселением. Я полагаю, в крепких выражениях. Так?

– Я говорил ему, что он должен вернуть долг, вот и все! – возразил Хюссель с отчаянной твердостью. – Понимаете, это многие слышали, и, как я говорил, не особенно меня любят…

– Имеешь в виду, что они могут наговаривать на тебя, так?

Хозяин сник, неопределенно повертев головой, и невесело улыбнулся, наконец, подняв к нему глаза.

– Не так, чтоб наговаривать… Если они расскажут правду… то есть – как они ее видят… Я решил поговорить с вами первым, сам, чтобы вы не сделали неверных выводов, услышав пристрастных свидетелей. Хочу объясниться, оправдаться, что ли…

– Ты не должен оправдываться, – перебил Курт; вообще продолжение этого разговора, строго говоря, не имело смысла, ибо все и так было предельно ясно – не имея хорошего отношения к себе среди своих постояльцев, Якоб Хюссель испугался того, что новичок, жадный до дела, наслушавшись их рассказов, ухватится за удобного подозреваемого. Кое-что, все-таки, было живо; не все в Кёльне были такими, как их обрисовал Ланц – расхрабрившимися и обнаглевшими, и опасливое отношение к ведомству, одно лишь именование которого у большей части обитателей Германии вызывает непроизвольную дрожь, в чем-то сохранилось. – Ты не должен оправдываться – ты не обвиняемый.