Пелко и волки - Мария Семенова Страница 20

…А в самом сердце топи лежит чёрный разлив, и тот, кто,собирая лакомую морошку, не побоится трясины, умоет в чистой воде искусанноекомарами лицо. А в лесу поёт дудочка, и тот слышит её, у кого не заткнуты ушистрахом перед дремучей чащобой. И сама жизнь, что солнце лесное: шагнёшь раз –и дохнет сырым холодом непроглядная зеленая темь; шагнёшь ещё – и брызнет вглаза весёлый солнечный луч; шагнёшь третий раз – и тот же луч разлетитсярадугой, разбившись в капле росы…

Такая вот радуга стояла теперь перед глазами у Пелко, иназывали её – Всеслава.

Дома случалось, в жилье Большой Щуки забредали гости из-задальних озер. И мать Пелко всякий раз выспрашивала о славных девушках,подраставших в тех родах: к одной из них мог бы посвататься её старший, Ниэра.Пелко слушал всё это, втихомолку завидуя брату. Откуда знать – быть может,Ниэра как раз нынче возвращался с рыбалки, неся румяной невесте жирныхсеребристых лещей, а может, брел по лесу с верным луком за спиной, слушаязвонкий голос собаки, отыскивающей дичь, – добывал для милой вкусное мясо,пятнистую шкуру, развесистые рога.

Прикажи ему, Пелко, боярыня-мать – бегом побежал бы искатьпод березами рыжую болотную руду, пасти в кустарниках непослушливых бодучихкоров, распахивать все змеиные углы, какие только найдутся!.. Тщетно говорил онсебе, что Всеслава приходилась ему хотя и не кровной, но всё-таки сестрою, чтобыл уже у неё любимый жених не ему, Пелко, чета, что давно пора уходить отсюдадомой тёмными осенними лесами и болотными топями, непроходимыми ни для кого,кроме корела из племени ингрикот…

А ещё Пелко думал о Ратше. Враг лютый – на то он и враг,чтобы заставлять думать о себе, не давая покоя. Всякий вечер Пелко придумывалдля него казнь. За тот бой на поляне, за гибель отважного парня, вышедшего наединоборство, за боярина, за собственные синяки, за Всеславу, которую Ратшасажал к себе на коня!.. Мешало то, что он, Пелко, ни разу никого не казнил. Ипотому не мог выдумать ничего более достойного, кроме как столкнуть Ратшу вболотную жижу, в самую топь, и пришибить палкой, если не будет тонуть!

Пелко жил теперь у торговца Ахти, в пустой клети, которойпредстояло заполниться мягкой рухлядью лишь зимой, когда придут со своих ловищсветлоглазые чудские охотники. За долгие годы клеть неистребимо пропахла мехами,но Пелко был к этому привычен: спал себе под стареньким одеялом и не жаловался.А днём, как прежде, ходил в княжескую крепость, холил щеткой белого Вихоря,расчесывал ему блестящую гриву, потрескивавшую под гребнем. Ахти в первый жевечер удивленно спросил его – что, мол, неужто Ратша так тебя запугал? Пелкоответил ему, что просто подружился с конем и не хотел обманывать его – ведь тотбудет ждать! Ахти посмеялся, и Пелко это не понравилось.

У гёта Тьельвара приключилось несчастье. Был при нём верныйпес, приехавший с хозяином из самого Павикена, с Готланд-острова; Тьельварредко с ним расставался. Этого пса не сразили в битве ни копья, ни мечи: так иприплелся в Ладогу следом за Тьельваром, взятым в полон, и до недавнего временивесело лаял на всякого, подходившего к Гётскому двору. Нечаянная бедаподстерегла на охоте. Выломился из кустов подраненный вепрь, пустился наТьельвара… Не струсил преданный друг, повис на горле у зверя, дал время хозяинусхватить крепкую рогатину, оборониться. Не разжал зубов даже тогда, когдаударила в бок чья-то шальная стрела.

Хакон посоветовал Тьельвару добить визжавшего пса, но тот непослушал. Сам перевязал рану, не пожалев для повязки крашеного плаща. И доворот вез беднягу на своём седле, а потом нес на руках.

Об этом поведал Пелко Святобор, заглянувший в конюшню.

– Ратша сказывал, ты зверье разумеешь, – сказал онкорелу. – Даже Вихоря вот приручил…

Сам он стоял так, чтобы привязанный конь никак не мог донего дотянуться. Белый красавец повернул голову, укоризненно глянул на Пелко,недоумевая, почему это его вдруг перестали чесать… Святобор, ровесник Пелко,казался корелу славным парнем, да и как отказать в помощи, не посмотретьбольную собаку! Это же не Ратша кровью истекал, к Ратше он бы и не нагнулся,нипочем не подумал бы стараться, даже приди сюда грозить-уговаривать самвоевода Ждан.

Серый пес тихо лежал у очага, на охапке заботливоподложенного сена. Рядом сидел опечаленный Тьельвар, бережно гладил его поголове. Пес изредка шевелил пушистым хвостом, отвечая на ласку, но глаз неоткрывал. Сильное тело перехватывала тугая повязка.

Молодой гёт обрадовался вошедшим Святобору и Пелко,поднялся, уступая корелу своё место. Пелко без лишних слов развязал крепкостянутый узел, обнажил рану. Широкий наконечник стрелы, предназначенныйобескровливать опасного зверя, натворил немало беды, но эту беду ещё можно былопоправить. Предусмотрительный Пелко вытащил захваченную с собой мазь. Он самсварил её третьего дня из белого нутряного жира свиньи, заправленного славнойтравой-зверобоем: что за охотник, выучившийся лишь метко стрелять и не имеющийрук приготовить снадобья, не различающий целительных трав! Пелко смазалпотревоженную рану, взял протянутые Тьельваром мягкие стираные тряпицы, привил.Бедный пес, вынужденный беспомощно терпеть чужие руки, приоткрыл глаза,посмотрел на хозяина и заскулил. Тьельвар опустился подле него на пол, обнялволкодава:

– Не плачь, маленький… не плачь…

– Поправится твой пес, – пообещал Пелко ипододвинул к очагу горшочек с водой. – Ты же видел, кровь тёмная и непузырится. Я сейчас питья ещё сварю, поить будешь, слышишь, вуоялайнен?..

Однако лечение не может иметь полной силы до тех пор, пока клекарству не добавится слово. Пелко попросил стрелу, взял в руку отломаннуюголовку и ненадолго задумался. Тот не корел, кто не знает заговора на травлюволков, заговора от шатуна Отсо, от засухи и дождя, на зубную боль и на боль вживоте, на рану от камня и на рану, нанесённую железом… Для начала требовалосьпоказать бесчестному обидчику, сколь велики были его, лекаря, знания о железе ивласть над ним, которую эти знания ему давали. Грозно поглядел Пелко и начал:

Ты, ничтожное железо,

больно ранившее тело,

сталь, что синими губами

отворила двери крови!

Видел я твоё рожденье:

ведь нашли тебя в болоте

по следам глубоким волчьим,

по следам медвежьей лапы!

А потом несли из чащи,

из-под трёх корней берёзы