Русич. Око Тимура - Андрей Посняков Страница 2

– Ау, милый! – Евдокся потрясла Раничева за руку. – О чем задумался, закручинился?

– Да так, о разном. – Обняв девушку, Иван хотел уже было предложить ей заехать в деревню – погреться, да прикусил язык, вовремя вспомнив, что на дворе сейчас все ж таки не двадцатый век и не двадцать первый. Невместно незамужней боярышне появляться на людях с чужим мужчиной. Из города-то выбирались тайно – Иван за воротами стоял, знакомых саней дожидался, хорошо хоть возница человек верный, языком зря трепать не будет. А уж ехать в деревню – чревато! Покатались, посмотрели деревеньку – и ладно, пора и в обратный путь.

– Да, пожалуй, поедем, – согласно кивнула Евдокся. – Прохор, заворачивай!

И снова потянулись по сторонам лесистые берега заснеженной реки, и опять блестела накатанная полозьями саней дорога, и солнце сияло все так же, только поднялось выше и, кажется, стало куда как теплее.

– А ведь спадает мороз-то, – улыбаясь, крикнула девушка.

Иван невольно залюбовался ею – румяные от мороза щеки, длинные, загнутые кверху ресницы, глаза – изумруды… У беды глаза зеленые…

– Экая краса! – восхитился Раничев. – Чай, Панфил не сыскивает ли тебе женихов?

– Сыскивает, – боярышня засмеялась. – Что ж ему не сыскивать? Однако знай… – она посерьезнела. – Только тебя люблю я и только за тебя пойду замуж. Понял?

– Как не понять? – расхохотался Иван, прижимая к себе любимую.

На бережку, в кустах, за сугробами, одинокий всадник, завидев сани, осадил коня. Всмотрелся, привстав в стременах и заслоняясь рукой от солнца. В нагольном полушубке и треухе, красивый, безбородый, с серыми большими глазами. Разглядев смеющихся путников, вздрогнул, искривив в ухмылке губы.

– Одначе, – прошептал, покачав головою, – одначе…

Подождав, покуда сани не скрылись из виду, выехал из кустов и быстро поскакал в обратную сторону. Скакал долго, лишь иногда останавливался, растирая рукавицами замерзшие щеки. Уже смеркалось, когда сбоку, за деревьями, послышался близкий собачий лай. Повернув коня, всадник с облегчением вздохнул и выехал по заснеженной лесной дорожке к селенью – торговому рядку. С покосившейся колокольни у низенькой церквушки благовестили к вечерне. Быстро пронесшись по улице, путник осадил коня у ворот постоялого двора, спешился и, бросив поводья подбежавшему служке, вошел в горницу – просторную, жарко натопленную, пропахшую кислой капустой и дымом. Сидевшие за длинным столом постояльцы – купцы – собирались к вечерне. Не обращая на них никакого внимания, путник подошел к хозяину, кругленькому толстощекому мужичку с маленькими, заплывшими жиром глазками. Сунул маленькую серебряную монетку – в ноготь – деньгу. Толстяк расплылся в улыбке, поклонясь, показал рукою на дверь. Кивнув, гость быстро покинул гостевую залу и оказался в небольшой светлице с украшенной изразцами печкой и слюдяным – в свинцовом переплете – оконцем. Почти всю площадь светлицы занимало широкое ложе. Бросив на лавку треух и полушубок, гость быстро стащил теплые сапоги, кафтанец и пояс. Вслед за ними полетели на пол меховые порты и порты обычные, шерстяные, а затем, подойдя к висевшему на стене медному, начищенному зерцалу, путник, расправив руками густые светлые волосы, медленно, через голову стянул рубаху… Девка! Сероглазая, стройная, с большой колыхающейся грудью. Проведя руками по животу и бедрам, она всмотрелась в зерцало, отвернувшись, омыла из рукомойника пот… За дверью послышались быстро приближающиеся шаги. Девица улыбнулась… Чуть скрипнули петли…

Молодой статный красавец с тоненькими усиками и светлой бородкой возник на пороге, с усмешкой оглядывая обнаженную деву.

– А, пришла уж, – снимая шубу, то ли спросил, то ли констатировал он. – Ну что стоишь? Снимай сапоги.

Повалившись прямо в одежде на ложе, он вытянул ноги, и девушка покорно склонилась, стащив левый сапог. Большая грудь ее скользнула по колену гостя.

– Постой-ка… – Красавец вдруг поднялся, развязывая завязку штанов, усмехнулся. – А ну-ка, нагнись, Таисья… Вот… Так…

– О, господин мой, – сладострастно зашептала девушка. – Любый… Аксен… Аксен… Я так ждала тебя… так…

Аксен лишь ухмылялся.

Олег Иванович, великий князь рязанский, поднялся нынче поздно. За окном веяла, бросалась в окно снегом злая пурга, выдувала тепло, и даже здесь, в княжьих палатах, было зябко, хоть и с утра еще затопили печи. Да и здоровье княжеское оставляло желать лучшего – не молод уже, далеко не молод – то поясницу прихватит, то колено, то шею. Вот и сейчас – еле встал. Крикнул слугу – одеваться. Пока одевался – думал. Вообще-то утром хорошо думалось, да вот только не в такое утро – снежное и буранное, когда ломило кости, а по всему телу пробегала отвратительная хлипкая дрожь. С Тимофея-апостола как пошло буранить, так вот и всю неделю уже. Ну да, как раз сегодня день преподобного Ефрема, Ефрема запечника, ветродуя. Вот уж и в самом деле – ветродуй! Зябко поежившись, князь посмотрел в забитое снегом оконце, покачал головою:

– Не к добру летнему на Ефрема ветер.

– Так уж, так, князюшко, – согласно закивал старый – ровесник князя, а то и постарше – слуга Ефимко. – Ветер на Ефрема – жди лето сырое, дождливое. – С поклоном подав князю опашень, Ефимко перекрестился на икону, понизил голос: – А вот, князюшко, в деревеньке нашей говаривали, в этот день пора домового прикармливать. А коли кто не оставит ему гостинец, осерчает домовой, болезни нашлет, сглаз, порчу. И на скотину и, не приведи Господи, на людей!

– Типун тебе на язык, черт старый! – замахал руками князь. – Порчу, вишь, домовой нашлет… Молиться почаще надобно, вот что!

– Вот и я про то говорю, князюшко. – Слуга поклонился в пояс.

Умывшись и накинув на плечи плащ, – все ж таки зябко, пока все протопится, – Олег Иваныч покинул опочивальню и, войдя в горницу, опустился на колени перед иконостасом. Пропустил ведь сегодня заутреню – грех! И ведь слугам не поручил разбудить, думал, как всегда, сам проснуться, да вот проспал.

Помолившись, князь уселся в резное креслице перед столом, позади него трещали в печи дрова, по обе руки, вдоль стен, тянулись длинные лавки – для бояр да прочих советчиков, коих князь раньше не очень-то слушал, да вот теперь приходилось – старость. Одна надежда на сына, Федора… Эх, ежели б с Тохтамышем да Витовтом ладно повернулось – может быть, и посильнее Москвы стало бы княжество. Москва, Москва… Главный конкурент, волчище зубастый, так и поглядывает алчно на рязанскую землю! И нипочем Москве ни Тохтамышево нашествие, ни Литва, ни даже Тимур Хромоногий. Силен князь Василий, силен… Родич, однако! Брат жены сына, шурином, стало быть, приходится Федору. Ну да оно и ничего может, и мирно жить будем? Однако все же пригляд за Москвой нужен, через купцов, через людишек верных, хоть и родня Василий, да всяко быть может. А как римляне-ромеи в древнопамятные времена говорили? «Кто предупрежден, тот вооружен» – вот как! Умные люди были. Кого б послать-то в Москву для пригляду? Верный человек нужен, умный, хитрый, пронырливый. Да еще и такой, чтоб, в случае чего, не жалко было и бросить. Хотя, оно конечно, бросить-то любого можно… да вот только не с руки без нужды особой с боярскими родами ссориться, не те времена. Взять хоть того же Аксена, Колбяты Собакина сына. Прохиндей – клейма ставить негде, говорят, в войске Тимурова воеводы Османа его видали, и еще много чего говаривают – однако ж не пойман не вор, да и попробуй, тронь! Все боярские роды враз скулеж подымут – ихнего заобидели – хоть и при ином раскладе глотку друг дружке готовы порвать. Тот же и Колбята… Не очень-то у них хороши отношения с сынком, да тут такой случай, когда яблоко от яблоньки недалече падает. Хитер Колбятин Аксен, умен, пронырлив… И за него, Олега Иваныча-князя, держится, потому как мало ли что у родного батюшки на уме? Нельзя, конечно, на верность Аксена надеяться, но вот что касаемо всего прочего – умен, хитер, пронырлив – этого уж не отнимешь… Ха! Так вот его-то бы и в Москву! Уж точно – не жалко. Олег Иванович щелкнул пальцами. Стоявший на страже за дверью гридь – отрок-дружинник – в начищенной байдане, доспехе из широких плоских колец, и шлеме с бармицей, при мече, с коротким копьем-сулицей, – заглянув в горницу, поклонился, едва не потеряв шлем. Совсем еще молодой парень, узколицый, безусый, пухлогубенький, вот уж поставили черти дружинничков, такому мамкину титьку сосать, надо будет сказать Феоктисту, чтоб заменил на кого понадежней… иль пусть такой? Хоть неопытен, да зато не предаст, не вошел еще во вкус дворовых интриг, да и не скоро еще войдет… да и войдет ли? Такие-то молоденькие завсегда первыми и гибнут.