Вне клана - Валерия Веденеева Страница 2

— Вот ведь оглобля вымахала, а? — восхитился моим ростом разговорчивый писарь-архивист и велел второму: — Так, Умос, пиши. Рост ровно четыре акка (190 см). Телосложение стандартное таканское, на таком без лошади пахать можно. Не-не, про лошадь ты не пиши. Примерный возраст — лет восемнадцать-девятнадцать. Волосы темно-русые, глаза синие, нос прямой, ломанный по центру.

Я потрогал свой нос. Тот ощущался самым обычным. А как должны ощущаться ломанные носы?

— Карик, ты слепой? — у второго писаря-архивиста голос оказался простужено-ворчливым. — В каком месте у него нос ломанный? Это горбинка.

— Ну пиши тогда — прямой с горбинкой, — весело согласился первый.

Дверь открылась, внутрь заскочил подросток, молча кинул на край стола сверток и так же молча исчез за дверью.

— Твоя новая одежда, — пояснил мне разговорчивый писарь. — Снимай свои вонючие лохмотья, кидай вон туда, в угол, их теперь только в печь. Сейчас запишем все твои особые приметы, оденешься и пойдешь к остальным живчикам. Вот надо же, трое суток с окончания битвы прошло, а вы все вылезаете и вылезаете.

— Особые приметы? — переспросил я, с некоторым сожалением бросая штаны и рубаху в указанный угол. Штаны ладно, они действительно были порядком изодраны, но рубаха вовсе не выглядела лохмотьями. Пусть ее покрывали пятна крови, но зато по ее вороту, как оказалось, шли красивые узоры, вышитые алой ниткой. Узоров мне стало жаль.

— Татуировки, шрамы, родинки, — пояснил писарь. — А как еще, думаешь, твою родню искать? Опишем в деталях и, если через неделю сам не вспомнишь, разошлем письма в центральные архивы всех кланов. Затратно, конечно, но дана Энхард велела не экономить.

Дана Энхард. Само имя мне ничего не сказало, а вот на слова «дана» память встрепенулась и подсказала, что так обращались к членам Старших Семей, правивших кланами.

Судя по почтению в голосе писаря, дана Энхард была человеком весьма влиятельным. Она входила в Старшую Семью клана, к которому этот писарь принадлежал? А может быть и вовсе этот клан возглавляла? Память подсказывала, что кланами порой правили и женщины.

— Так, что тут у нас? — жизнерадостно продолжал писарь. — Татуировок нет. Шрамов нет. Родинок только четыре, под левой ключицей образуют косой квадрат. Умос, ты пишешь?

— Косой квадрат, говоришь, — второй писарь выбрался из-за стола и, подтаскивая правую ногу, приблизился ко мне. Прищурившись, некоторое время разглядывал рисунок родинок. — Ромб это, — буркнул наконец. — А ты, Карик, тупень, который не знает элементарных вещей.

Затем второй писарь отвернулся, но направился не к записям, а прохромал к дальнему ящику. Вытащил с верхней полки свиток, развернул. Тот по внешнему виду очень отличался от бумаг, кипой лежавших на столе писарей. Я заметил и золотое тиснение по краям по-особому выделанной бумаги, и оттиск гербовой печати внизу. И даже шелестел этот свиток, когда писарь его разворачивал, как-то по-особому.

— Ромб, — пробормотал Умос, — ромб, ромб… Я точно помню — тут было что-то про ромб. Вот! — И зачитал вслух: «Особая примета — родинки под левой ключицей в форме вытянутого ромба».

«Особая примета».

Я не смог бы сказать, что именно мне не понравилось. Ну особая. Ну примета. Писарь уже произносил это сочетание слов. Только в этот раз примета была написана на… «гербовой бумаге» — всплыло откуда-то из глубин памяти определение. Да, на ней самой. И почему-то именно это сочетание — особая примета, записанная на гербовой бумаге, — вызвала у меня сильнейшее желание избавиться от писарей как от ненужных свидетелей.

«Сломать им шеи будет проще всего» — всплыла еще одна подсказка.

Избавиться от свидетелей и сбежать?

Я бросил быстрый взгляд на свои руки, на сильные запястья, широкие ладони, крепкие пальцы. Откуда-то пришла уверенность, будто ломать чужие шеи очень легко. Будто я делал это уже много раз прежде… Но одновременно пришло понимание, что это неправильно — убивать людей вот так…

Я не успел ничего решить, поскольку дверь в дом открылась и внутрь шагнул один из тех людей, которые встретились мне на поле с мертвецами.

— Закончили? — спросил с порога. — Там еще двое живчиков ждут очереди, эти сами приперлись.

— Тут вишь какая загогулина, Мартус, — весело сказал Карик, — первый-то живчик непрост. Надо бы кого-нибудь из людей даны Энхард позвать, пусть на него глянут.

Я напрягся еще сильнее. Зачем людям этой неведомой даны на меня смотреть? Ясно, что дело связано с «особыми приметами», будь они неладны, но смысл-то у этого какой?

Брови Мартуса поползли вверх.

— Людей даны Энхард, говоришь? Да ну, быть не может.

— Наше дело маленькое, — буркнул Умос. — Есть приказ от даны всех живчиков проверять, мы и проверяем. Цвет глаз и цвет волос совпадает, родинки тоже.

Мартус смерил меня долгим взглядом, недоверчиво покачал головой.

— Ладно, я сам схожу, приведу кого-нибудь. А ты, парень, — обратился он ко мне, — голый не стой, оденься.

— Вы поняли, кем я могу быть? — потребовал я, все еще ощущая сильное желание избавиться от свидетелей — уже трех — и сбежать.

Мартус хмыкнул.

— Наши умники тут решили, что ты можешь оказаться пропавшим внуком даны Энхард. Но ты, парень, губу не раскатывай, уже много ложных опознаний было.

Я шагнул к тому месту, где лежала принесенная для меня одежда. Желание избавиться от свидетелей ушло, оставив недоумение. Отчего-то в моей памяти выражение «особые приметы» вызывало видение тяжелых ручных и ножных кандалов, глубоких шахт, а еще виселицы, стоящей на главной площади, а вовсе не пропавших внуков благородных дан.

— Устраивайся поудобней, парень, ждать придется долго, — посоветовал мне Карик, когда я оделся. — Слуги даны Энхард на подъем тяжелые, их…

Снаружи дома послышался звук бегущих ног. Потом чья-то рука с силой толкнула дверь, и на пороге встала девушка. У нее было красивое, хотя и немного бледное, лицо, ярко-синие глаза и прямой тонкий нос. Стройная, статная, с темно-русыми волосами, убранными в замысловатую прическу, в платье скромном на вид, но из очень дорогого материала. Тут я с недоумением понял, что, оказывается, способен на вид различать цену ткани.

— Вы нашли моего брата? — выпалила она. — Где он?!

Карик жестом указал на меня, и девушка шагнула внутрь. И пока она шла, ее изучающий взгляд ни на мгновение не отрывался от моего лица. Вот она остановилась напротив, оказавшись ростом мне до подбородка, подняла голову, все так же вглядываясь мне в лицо. Потом подняла руку и молча оттянула ворот моей рубахи, так что рисунок родинок оказался на виду. Несколько мгновений смотрела на них, потом отпустила ткань и отступила на шаг назад.

Развернулась к писарям.

— Какими слепцами надо быть, чтобы принять этого сельского увальня за моего брата? Да только посмотрите на его плебейские черты лица! Этот уродливый нос, широкие скулы, блеклые глаза, тупой взгляд! Еще одна подобная дурость — и я прикажу вдвое урезать вам жалование!