Клятва золотого дракона - Ирина Лазаренко Страница 19

И еще в городе были механисты – они с удовольствием сбросили бы дракона пинком с этой отвесной скалы вместе с его песней, если б только это было угодно Югрунну Слышателю, но королю, к их большому сожалению, ничего такого угодно не было, потому механистам и их машинам приходилось терпеть невиданную наглость: дракона, висящего над городом и распевающего во всю глотку. Глава гильдии Фрюг Шестерня несколько дней безуспешно добивался аудиенции у короля, чтобы напомнить ему об ужасной драконьей сущности и вытекающих из нее жутких вещах, но, видимо, король решил, что не нуждается в каких бы то ни было напоминаниях, потому как встречаться с главой гильдии не пожелал.

А еще в городе были те, кто сбросил бы дракона со скалы дважды, а потом то, что осталось, отволок за хвост обратно в Донкернас. В эльфском посольстве царил подлинный кавардак с переполохом, сдобренный регулярными припадками ярости, никто не мог понять, как теперь надлежит действовать, и кто в Гимбле сошел с ума больше других. Ведь разве возможно поверить в здравый рассудок дракона и гномов, которые в прямом смысле слова спелись друг с другом прямо под носом у эльфов? Исключено, немыслимо, невозможно! Только отчего-то эта невозможность висит на скале в своем змейском облике и горланит восторженную песню.

Последние слова пронеслись по улицам, ероша мурашками кожу слушателей, и замерли вдали, распластались по камням, и еще какое-то время никто не мог ни пошевелиться, ни громко вдохнуть – все ловили отголоски отзвучавшего волшебства. В обнявшем город молчании дракон с тихим шорохом развернул одно золотое крыло, потом второе, блеснул чешуйками, легко оттолкнулся лапами от скалы и полетел в сторону Дворцового квартала.

Со стен и сторожевых башен его провожали тяжелые взгляды механистов и гневно горящие красным глаза машин.

3.1

двадцать третий день сезона свистящих гейзеров

– А что хробоидов бояться нечего – это тебе любой грядовый воитель скажет, нужно только держать свою жопу подальше от хробоидовой пасти, – приговаривал Кьярум, вразвалку шагая по обочине широченной бывшей дороги, мимо огромных плит, когда-то вывороченных, а потом занесенных пылью, так и торчащих теперь на пути. Убрать их не было никакой возможности, да никто и не пытался, просто немногочисленные путники теперь ходили не по дороге, а по краю.

Для чего ее использовали в прежние времена? Имела ли она какое-то значение во время войны? Содрогались ли эти своды от грохота битв, ощущали они отголоски магии, слышали топот ног гномов и машин, хлопанье драконьих крыльев, воинственные кличи, стоны раненых и умирающих от яда, заживо сгорающих, погрузившихся в кошмарный бред наяву?.. Разве что векописцы могли ответить на этот вопрос. Кьярум знал лишь то, что никаких особенно значимых дел здесь не вершилось, ни в войну, ни после нее, а еще – что по этой дороге можно добраться в Предгорья Медленной Лавы, к небольшой базе грядовых воителей, а если вдруг их там не окажется – от Предгорий должен быть путь к Гроту Нетопырей, к базе покрупнее. Сам Кьярум дальше Предгорий на север не ходил, но отлично помнил направления, которые ему когда-то описывали.

Как не помнить направления, если последние два года только тем и занимался, что ожидал, когда тебя позовут к новым свершениям, и представлял, как пройдешь по знакомым и незнакомым еще местам подземий, ведомый страстью вершить великие дела, величайшие дела! Очистить подземья от гадости и всякой гнуси, отбить кусочек, еще кусочек бывших гномских владений у пустоты, забвения и подземных тварей, чтобы а-рао даже не смотрели в эту сторону, чтобы пауки не смели плести тут свои сети, чтобы летучие мыши разлетались подальше с писком ужаса, чтобы лава не торила сюда дорогу. Чтобы каждая подземная тварюшка знала: здесь места обитания гномов, когда-нибудь они вернутся сюда, великие, гордые и могучие!

И зачем он столько времени просто сидел и ожидал, когда же кто-нибудь придет? Отчего он сам не пошел навстречу свершениям, когда это так просто, ведь только и требуется, что встать и начать переставлять ноги! Левая, правая, левая, правая, и торба с припасами болтается на бедре, и верный спутник Гилли Обжора тащит еще больше припасов и, открыв рот, слушает твои истории и грядовые байки, и ты еще помнишь, оказывается, где можно найти воду, а где разжиться яйцами из кладки прыгунов и…

– Как же не бояться хробоидов? – приговаривал Гилли. – Они, говорят, огромные до ужасания и в любой миг могут выскочить на тебя из-под земли!

За дни, проведенные в пути, в подземных глубинах, Обжора показал себя надежным товарищем, бесстрашным воином, выносливым ходоком и в целом годным для совместных предприятий гномом. Жрал, конечно, многовато – как с сожалением отмечал сам Гилли, «к буйству лавы я готов, а смириться с пустым пузом что-то никак не получается». Зато два дня назад он смело бросился в бой с целым семейством прыгунов, на которое из-за собственной беспечности вывел их Кьярум – он даже не предполагал, как сильно разрослись места обитания глубинных тварей за те два года, что он просидел к Гимбле. Спрашивается, куда смотрят грядовые воители? Неужто они покинули эти места? Или… совсем пропали?

Пеплоед старался не думать об этом и о том, что будет делать, если не найдет грядовых воителей ни в одном из известных ему мест. Пытаться сделать что-то в подземьях в одиночку – ничуть не менее дурацкая затея, чем развести руками и вернуться в Гимбл, пояснив спутнику: «Ну, не получилось».

Словом, в тот день им с Гилли пришлось принять неожиданный бой с прыгунами, и Обжора отважно бился с добрым десятком тварей, самая мелкая из которых была ростом ему почти по пояс, и его меч мелькал, как шальной, отрубая приплюснутые головы с длинными глазами-щелями, рассекая до кости длинные змееподобные шеи, оставляя раны на серо-розовых спинах и боках, и боевые вопли Гилли гремели, как большой колокол, отдавались от стен, метались в вышине, сгоняли с места спавших там летучих мышей. И Гилли совсем не ныл, когда от укусов прыгунов у него посинела и раздулась рука, лишь посетовал, что теперь не так удобно будет держать ложку и клинок, пока опухоль спадет. Яд прыгунов слишком слаб для гнома, хотя, конечно, такие большие кусачие семейства нешуточно опасны, и Гилли повезло, что его цапнули всего три раза, а не десять. Даже один прыгун, говоря по правде, мог доставить немало неприятностей, если бы ему удалось впиться в горло, шею или затылок. Знавал Кьярум грядовых воителей, прошедших через стычки с молодыми хробоидами и гигантскими ядовитыми пауками, а потом павших жертвой парочки удачливых прыгунов или стрекучей лозы – растения, что жило у лавовых рек и озер в местах былых сражений. Растения обвивали свою жертву тугими неразрывными жгутиками, как веревками, и утаскивали в нагретую лавой почву. Там беспомощное тело быстро испекалось – испекалось, но не обугливалось – а стрекучая лоза потом долго питалась продуктами его разложения.

Эх, если бы Кьярум был уверен, что ему предстоит помереть в подземьях! Ведь какой еще смерти может желать воин из рода воинов, вооруженный молотом по имени Жало, закаленным в крови сраных драконов, снесшим бесчисленное множество голов лазутчикам а-рао, расплющившим несчетное число голов молодым хробоидам, прыгунам и бродягам-безмуцам, которых в подземьях Такарона водится куда больше, чем некоторым может показаться? Если бы можно было загадать, какой смертью умирать в подземьях – конечно, как всякий уважающий себя гном-воин, Кьярум бы немедленно ответил, что мечтает погибнуть в сражении с достойным противником: с настоящим а-рао, а не жалким лазутчиком, чем бы на самом деле ни оказались эти настоящие а-рао – они, во всяком случае, точно гномы или, по крайней мере, были ими не так давно. Не существовало более желанной смерти для Кьярума Пеплоеда, воина, никогда не возвращавшегося со своей войны. Но если судьба будет недостаточно благосклонна, чтобы позволить пасть доблестной смертью, сказал бы Кьярум, то, пожалуй, он выбрал бы свалиться в озеро лавы или, на худой конец, быть убитым хробоидом, потому что…