Шпион Его Величества - Валентин Егоров Страница 18

К вечеру я почувствовал себя гораздо лучше, по крайней мере, начал менять бумагу под пером, чистый на чистый лист, чтобы проходящие мимо вельможные сановники могли бы видеть, что я много пишу, время от времени меняя исписанную бумагу.

К этому времени я уже более или менее разбирался порядках, творящихся во дворцах Петра Алексеевича, который никогда не опускался до того, чтобы даже просто поинтересоваться тем, в каких условиях живут и работают его соратники и товарищи, которые еще не имели поместий или родовых замков. В начале своей службы секретарем у государя я пребывал в сословии простолюдинов, поэтому мне приходилось самому заниматься организацией и обустройством своего спального и рабочего места.

После поездок с государем по стране возвращаясь в санкт-петербургский дворец, я первым делом встречался с местным камер-юнкером или камергером и решал с ним животрепещущий вопрос своего благоустройства. Виллим Иванович Монс, пусть земля ему будет пухом, [31]с должным вниманием относился к моим просьбам, предоставлял полную свободу рук для решения этих вопросов. Иными словами, я сам должен был искать и находить лежанку, на которой мог бы поспать по ночам. Что же касается рабочего письменного стола, то во всех работных местах или в дворцах, в которых государь останавливался, всегда имелся резервный письменный стол, который мгновенно предоставлялся в мое распоряжение. Таким образом, я решал вопрос своего личного обустройства, чтобы, как только я с государем появлялся в новом месте, мгновенно приступать к работе — секретарствовать при Петре Алексеевиче. Вначале государь не обращал внимания на эти мои старания, но постепенно начал привыкать к моему постоянному присутствию рядом с ним и никогда без меня не обходился.

Ну так вот, в тот вечер моя проблема заключалась не в том, чтобы искать лежанку на ночь, а в том, как до нее добраться. Я же не мог, как пьяный царский денщик Васька Суворов, [32]идти по дворцу у всех на виду, шатаясь от одной стены коридора до другой, или, как Никита Моисеевич Зотов, [33]из-за полной неспособности стоять на ногах, ползти по коридору. Мое простолюдинское достоинство и мой малый придворный чин этого не позволяли.

Я должен был степенно подняться из-за стола, поклониться в угол с иконами и лампадой, чинно перекреститься и, степенно ступая животиком вперед, пройтись по этим малоосвещенным дворцовым коридорам. При этом я должен был строго себя блюсти: кого при встрече не замечать, кому кивать головой в знак приветствия, а кому кланяться в пояс, растягивая губы в любезной улыбке.

В полном внутреннем расстройстве, чтобы другие этого не видели, я должен был себе честно признаться в том, что в этом состоянии я был пока не готов самостоятельно пройтись до своего спального места. Сашка Кикин куда-то запропастился, не отзываясь на призывы, поэтому минимум до утра я оставался без друга и помощника, без помощи которого не смог бы преодолеть расстояние и добраться до лежанки. В этот момент мимо проходил и к моему столу подошел Александр Никитич Прозоровский и хотел мне задать какой-то вопрос, но, увидев мои «задумчивые» глаза и совершенно самостоятельно шевелящуюся руку с гусиным пером, как-то странно икнул и далее пошел своей дорогой.

После ухода Прозоровского я пришел к окончательному решению, чтобы завтра ни свет ни заря быть на своем рабочем месте, сегодня вечером мне не стоило бы его покидать и рисковать своей нарождающейся придворной репутацией. Вместо мягкой лежанки мне эту ночь лучше было бы провести, отсыпаясь на этом столе. Взобраться-то на стол я сумел без посторонней помощи, а раздеваться не надо. С этой гениальной мыслью я взял со стола кипу неисписанной бумаги, гусиное перо и начал их аккуратно складывать на подоконник за оконной гардиной.

За окном завывала настоящая русская пурга, сугробы были до окон, из-за полного отсутствия света на городских улицах ни зги не было видно, одна только сплошная темнота. Из-за большого количества выпавшего снега по улицам города было невозможно ни пройти, ни проехать. И все это происходило в новой столице великого русского царства, на строительство которой брошены лучшие силы земли русской. Я этого города не знал, знакомых у меня там не было, поэтому после приезда еще ни разу не покидал дворца и не выходил на улицу. В этот момент в однотонном завывании зимнего ветра мне послышалось волчье подвывание, а эти звери, по рассказу одного царского псаря, полюбили, как только устанавливался лед на Неве, городскую реку переходить у строящейся Петропавловской крепости на Заячьем острове.

Едва, налюбовавшись зимой за окном дворца, я снова вернулся в свое прежнее положение на стуле за письменным столом, чтобы начать планирование и осуществление операции по влезанию на стол для спанья, как почувствовал на себе чей-то внимательный, но уж очень тяжелый взгляд. Я поднял глаза и от ужаса, охватившего меня, чуть не свалился со стула.

Передо мной стоял красавец и душегуб князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский собственной персоной, второй после государя Петра Алексеевича человек в великом русском царстве. Он был в шикарной фиолетовой шубе из горностаев, расстегнутой на большом животе, под которой проглядывал красный с позолотой кафтан-ферязь, в горлатной шапке из куницы, в красных юфтевых сапогах на высоком каблуке и с тяжелым посохом в правой руке. Боярин был один, ни о чем меня не спрашивал, а стоял перед моим столом и своими выпуклыми глазищами, словно удав перед тем, как заглотить очередного птенчика, внимательно меня рассматривал. Взгляды наших глаз встретились, но я даже не трепыхнулся, у меня не было ни сил, ни желания сопротивляться взгляду этого человека.

Я реально ощутил, как алкоголь самостоятельно и торопливо покидает мою кровь. Это надо же такому случиться, чтобы ко мне самолично пришел этот боярин, перед жестокостью и самодурством которого дрожит вся русская земля, все царство русское. В стрелецкое восстание он простым топором срубил головы пятерым стрельцам и дальше продолжил бы свое палачье дело, если бы его не остановили. Государь Петр Алексеевич настолько доверял этому аспиду, что на время своих долгих отлучек всю Россию доверял этому боярину. Я продолжал сидеть на стуле ни жив ни мертв, только еще ниже пригнул свое рыло ближе к поверхности стола, а как же иначе я должен был бы себя вести, слава богу, что не обмочился.