Дети змей, дети волков - Янина Волкова Страница 18

Витарр еще не конунг, но начать изменения стоит уже сейчас.

Опустошив кружку, Хакон поднимает на него взгляд:

– Разве не должен сейчас ты быть подле своей женщины?

– Не хочу тревожить ее сейчас. Руна сразу поймет, что меня что-то гложет, беспокоиться начнет. В ее положении она должна думать о благополучии ребенка, а не моем. Вернусь, когда она будет уже спать.

Ему вовсе не хочется, чтобы она чувствовала запах пойла, исходящий от него, но сейчас Витарр не видит иного способа снять груз со своей души. Он не уверен, что в будущем все сложится благоприятно. Предсказание, сделанное Сагой, повторенное ею множество раз, душит и губит его. Если, согласно предсказанию вельвы, один из них должен убить другого, что же будет теперь, когда Ренэйст погибла? Неопределенность душит его. Мешает спать.

Витарр ощущает ответственность, к которой никогда не был готов.

– Ты уверен, что готов отказаться от титула конунга?

– Он никогда для меня не был важен. Я понимал, что должен буду стать конунгом, но лишь потому, что сердце мое выбрало Ренэйст и она ответила на мои чувства. Ей было суждено стать следующей кюной по воле отца.

Хакон прерывается, чтобы сделать глоток. Витарр наблюдает за тем, как под кожей двигается его кадык.

Наконец он продолжает говорить:

– Мне нужна была женщина, а не титул. Потому, раз ее больше нет, то и от титула прока мне никакого не будет. Если столь сильно волнует это, то я поддержу тебя при выборе нового конунга. Я уверен, что Ренэйст хотела бы этого.

Эти слова ранят его. Беззащитным делают. Дышать тяжело становится, руки дрожат, беспокойство кружит голову. Ему лишь хочется, чтобы все это закончилось, чтобы в жизни появился покой и порядок. Уверенность в том, что все им сделанное – правильно. Если бы на его месте был Хэльвард, было бы ему так тяжело? Или же титул «любимого сына конунга» спас бы его от подобной участи?

Воспоминания о Хэльварде причиняют ему муку. Пробуждают давно забытую обиду и дух соперничества, что был между братьями. И забыть успел, что сокрыл подобные чувства за обидой и страхом, которые сковали его вместе с ледяными водами озера.

Теперь еще и Ренэйст. Чудится Витарру, что брат и сестра стоят у него за спиной, смотрят с осуждением. Считают, что это он должен был умереть, а не они. Ренэйст, вероятно, ненавидит его гораздо сильнее; быть может, если бы не согласилась ему помогать, то была бы жива.

От этих мыслей ком встает в горле, и Витарр делает несколько больших глотков.

– Откуда ты знаешь, – спрашивает он, поставив опустевшую емкость на стол, – что хотела бы она этого? Мы не были близки, я не был ей братом, которого бы она хотела видеть подле себя. Ее побратимы и те были ей ближе, чем я.

– Даже если так, все, чего Ренэйст желала – это свободы. Необходимость занять место наследника конунга тяготила ее с того самого мига, как погиб Хэльвард. Если бы только Ганнар конунг изменил свое решение, то это освободило бы ее. Однако я хорошо знал мою Ренэйст. Она желала быть тебе сестрой и в первую очередь согласилась на это ради тебя, Витарр.

Думая о Ренэйст после слов Хакона, Витарр представляет ее перед собой, но не взрослую воительницу, а маленькую девочку, оставленную им на берегу озера. Упрямую и озорную, с красным от холода носом и глазами, полными слез. Брошенную всеми и получившую взамен лишь тяготы чужой судьбы. Действительно ли могла желать она того, чтобы Витарр был ей братом?

Смотрит на него Медведь внимательно, наблюдает за изменениями, происходящими на чужом лице. Смятение и страх Витарра ему вполне ясны. Тяжело принять то, что был не прав, что считал врагом того, кто желал быть к тебе ближе всех. Кажется, в роду Волка нет ни одного человека, который смог бы стать счастливым.

Они продолжают сидеть в Великом Чертоге до тех пор, пока кувшин не пустеет, и больше не говорят друг другу ни слова.