Огнедева - Елизавета Дворецкая Страница 18

— Я… Не хочу я никуда ехать, когда ты здесь. — Дивляна наконец перевела дух и опустила глаза, потому что оправдаться на самом деле было нечем. Под строгим взглядом матери она опомнилась, устыдившись своего сумасбродства и своеволия.

— Хочу, не хочу! На рабском рынке в Бьёрко будешь рассказывать, чего хочешь, чего не хочешь! — возмутилась Милорада. — Ты совсем дурочка у меня, что ли? Драть тебя некому!

— Тебе здесь можно, а мне нельзя, да? А как назвать, Доброня не решил еще? Отец что говорит?

— Да я же из-за Никани осталась! Кабы не она, убежала бы быстрее вас, дураков! — Мать с досадой кивнула на невестку, потом опомнилась и со спокойным лицом продолжала: — А, ладно, где наша не пропадала! Ничего с нами не случится, боги милостивы, это я так, на всякий случай… Дружина у нас хорошая, вон еще полторы сотни пришли, да мы этих чуд-юд заморских в Волхове перетопим!

Дивляна знала, что это все говорится для спокойствия Никани, но облегченно вздохнула. Быстро обернувшись, мать сделала ей страшные глаза, и Дивляна тоже улыбнулась.

— Вольга же меня привез, — сказала она. — Значит, тоже знает, что здесь не опасно. Иначе разве бы он меня повез сюда? Что он, дурной совсем?

— Вольга! — проворчала мать. — Рано Вольга тобой распоряжаться стал, отец еще вздует его за такие дела!

— Да чего он сделал!

— А кабы сделал чего, тогда еще не тот разговор был бы!

Но Дивляна знала, что мать ворчит и ругается не всерьез. Еще на той свадьбе в Словенске все соглашались, что Вольга — молодец хоть куда, жених на зависть, да и зять не самый плохой — ведь плесковским князем будет! У его отца других наследников нет, плесковичи его любят — кому же и княжий меч вручить после Судислава, как не ему? И едва ли Милорада на самом деле может возражать против склонности дочери к такому парню — ворчит просто, потому что старшим положено ворчать, если молодежь пытается устраивать свои дела, их не спросясь.

Успокоившись, Дивляна уселась на ларь, сняла платок, отвязала от пояса гребень и стала расплетать косу. Она еще была полна впечатлений от встречи с Вольгой, ей вспоминался звук его голоса, тепло его рук, блеск глаз. Все это было ее сокровищами, и она перебирала воспоминания, как драгоценности в ларце. Душевный подъем наполнял девушку теплом, все в ней пело от сознания, что они увидятся снова, сегодня же, и завтра, а потом еще и еще… О битве, в которую он вот-вот отправится, она совсем не думала.

…Кто-то вдруг тронул ее за плечо. Дивляна открыла глаза и увидела склонившуюся над ней мать.

— Вставай! — позвала Милорада. — Идут уже.

— Кто идет? — Дивляна села на лежанке.

Летом, когда не было нужды в печке, она с сестрами и челядинками спала в повалуше — просторном чердаке, куда вела лестница из сеней. Стоять в полный рост здесь можно было только в самой середине, а вдоль стен было устроено несколько лежанок. Тут же помещались большие лари с одеждой и заранее заготовленным девичьим приданым. Сейчас, когда дети и часть челяди уехали, в повалуше спали и сами Домагость с Милорадой, чтобы освободить внизу место для собравшихся ратников. Собственный дом теперь ничем не отличался от гостиного двора, и Дивляна уже почти привыкла везде натыкаться на чужих людей. Весенней ночью было еще прохладно, и она спала, забившись под овчинное одеяло, во всей одежде, в двух рубашках и кожухе.

Она огляделась: отца не было, мать стояла рядом с лежанкой полностью одетая.

— Гонец прискакал от Творинега — идут с Волхова находники. Отец дружину к мысу повел. Одевайся. Пойдем сейчас к Зубцову двору, а оттуда, если что, прямо в лес побежим. Принесла вот тебя нелегкая назад! — Милорада в сердцах всплеснула руками. — За тебя еще голова болит, будто Никани мне мало!

Никаня, к счастью, перенесшая роды довольно легко, уже вставала. Нынче на рассвете Милорада наскоро провела очистительные обряды, чтобы та могла выйти на люди из бани, где ей по правилам полагалось оставаться целых три седмицы. Молчана уже приготовила ребенка, плотно завернутого, с прикрытым личиком — до трех месяцев новорожденного никто не должен видеть. Тут же под рукой челядинка держала несколько прутьев из веника, чтобы сбить с толку злых духов — дескать, веник старый несу! А что в пеленках, то кому какое дело?

Дрожа от волнения, Дивляна поспешно обулась, подпоясалась, пригладила косу. Вот, опять причесаться некогда…

— Холодно там, одевайся получше, — велела мать. — Да не копайся, русь ждать не будет.

Когда Дивляна торопливо сошла вниз, мать вручила ей заплечный короб, в который собрала съестные припасы, и четыре женщины с младенцем почти бегом пустились к Зубцову двору, крайнему в Ладоге, самому дальнему от реки, почти на опушке леса. Избы, мимо которых они проходили, выглядели вымершими, покинутыми — женщины по большей части уехали, мужчины были сейчас на берегу и ждали врага.

Зубцом звали ловца, который жил почти в лесу, так что по зимам волки, а то и медведи-шатуны приходили к нему под самые двери. Поэтому свой двор — земляную избу, [9]крошечную баньку да поставную клеть, [10]где хранилась охотничья добыча, — Зубец обвел настоящим тыном из бревен. Возле тына уже было многолюдно: здесь собрались почти все, кто оставался в Ладоге, но не мог сражаться. К Дивляне бросились ее подруги — Дубравка и Белка, Зубцова дочь. Дубравка осталась ухаживать за больной матерью, а Белка жила вдвоем с отцом-охотником, с которым не расставалась никогда. Она даже на зимний промысел ходила вместе с ним, умела ловко управляться с охотничьим луком на мелких зверей, разделывать туши, снимать и обрабатывать шкуры — тем и жили.

— Я тоже хотела с мужиками идти, я же стрелять умею! — возбужденно говорила она, подбежав к Дивляне. Среднего роста, со светлой льняной косой, вечно растрепанной, поскольку слишком рано умершая мать не успела приучить ее к опрятности, с широко расставленными серыми глазами и вечными веснушками на носу, одетая в некрашеные серые рубахи, не очень красивая, но приятная на вид и бойкая нравом, она и сейчас не казалась испуганной. — Да отец мне говорит: иди отсюда, дура набитая, куда тебе с твоим белицьим луком против этих медведей! Боицца за меня сильно, вот и ругаецца! А я не боюсь! А если убьют его, куда я денусь-то? Пусть и меня тогда убьют!

— Успеют еще! — Молодая Родоумова вдова Снежица махнула рукой. Она не ушла, потому что вовсе ничего не боялась, во всем полагаясь на судьбу. Это была крупная, сильная, румяная круглолицая женщина, молодая и бездетная, бойкая, с громким голосом. На женских сборищах и павечерницах ее всегда было издалека видно и слышно, но и с мужской работой, живя одна, она справлялась легко. Вот кто мог бы участвовать в битве наравне с мужчинами, и если бы до этого дошло, то уж Родоумиха не осрамилась бы.

— Вы, девки и бабы, слушайте! — Милорада замахала рукой, призывая всех подойти. — Если вдруг прорвутся сюда гады эти, вы смотрите, в кучу не сбивайтесь, бегите в лес, да все в разные стороны! Будете одна к другой жаться, всех вместе враз переловят! А рассыплетесь, как зайцы, тогда и вовсе гнаться не станут. Главное — по одной разбегаться. Поняли? И вы поняли? — Она строго глянула на Дубравку, Дивляну и Белку, которые и сейчас, слушая ее, жались друг к другу.