Королевская кровь. Огненный путь - Ирина Котова Страница 17

Молчащие драконы видели, как приблизилась красная принцесса к терновнику – слишком маленькая, слишком слабая на фоне зарослей и бьющей в небеса стихии. Засветились тревожно белые цветы, замерцали в ночной тиши – а она неумело, неуклюже подняла клинок и обрушила его на заросли.

Раздался звон, и полетели вниз осколки. И она ступила дальше, прямо на них, раня ноги, снова размахнулась и ударила.

От крови ее плавилось стекло, растекаясь раскаленными лужицами, – а Ангелина рубила, не обращая внимания на боль в плечах, на летящие осколки, режущие ее руки и тело.

Медленно, как же медленно. И как много еще рубить.

Она вся была как напряженная струна. Отстранилась от боли и только считала шаги.

Пять. Шесть.

Сколько нужно сделать до центра? Двадцать пять? Тридцать?

Толстые стебли, острые шипы, цветы, глядящие на нее тысячами глаз и пахнущие ванильной смертью.

Семь. И восемь.

Рукоять скользила в израненных руках, по лицу текла кровь. И долго, слишком долго не слышно было очередного удара сердца.

Девять.

Страх шептал: «Все, конец». Страх делал руки слабыми, страх говорил ей: «Нет, не успеешь».

«Я успею. Я Ангелина Рудлог!»

Страх поднимался перед ней толстыми хрустальными стеблями. Принцесса, слизывая с губ текущую по лицу кровь, снова размахнулась и обрушила удар на переливающийся ствол, но он не разбился – только щербина осталась. И она с криком била еще и еще, пока не заорала от ярости – вывихнула запястье, а стебель был иссечен всего наполовину.

Под ногами едва заметно дрогнула земля.

Ани отбросила оружие, расставила руки – и обернулась огромной чайкой. И поднялась в воздух.

Нории был в самом центре – до плеч оплетенный страшной лозой, поднятый над землей, с раскинутыми руками, с безвольно запрокинутой головой, будто его торжественно несли прямо в небесные чертоги. По шее его поднималась тонкая плеть, впивалась иглами, и все ближайшие побеги были красными от крови, и цветы на них светились так ярко, что видно было хрустальное переплетение глубоко под телом – живое, змеящееся, оскалившееся тысячами игл.

Чайка зло закричала-заплакала, обернулась прямо в воздухе и рухнула в ванильную сладкую смерть. К нему, на него, обхватывая его руками и чувствуя, как пронзают тело шипы. Потекла красная кровь, смешиваясь с его кровью и слезами, и зашипели, обугливаясь, побеги терновника, расступились, откинув ее на обнажившийся камень. Не отпускал дракона терновник – а вокруг Ангелины, пытающейся подняться на ноги, расцветали новые цветы, освещали маленькую женщину, скользящую израненными ладонями по булыжникам. И она снова поднялась, шагнула к Нории и принялась голыми руками ломать ветви, отдирая их от тела. Но она ломала – а побеги снова бежали вверх, впиваясь в дракона, на котором уже места живого не было; она билась – а все пышнее цвел сладкий цветок.

И Ани в ярости остановилась, оглянулась – на равнодушные цветы, на поднимающиеся выше ее головы заросли. Внутри заворочался дикий огонь, и она зашипела от невозможности выдержать его жар.

– Отпусти! – заорала она и полыхнула огнем в стороны: пламя текло с ее рук, выжигая хрусталь, и страшных сил стоило удерживать его, чтобы не коснулось оно Нории. – Отпусти!

Две стихии столкнулись – равные, не уступающие друг другу: там, где оседали пеплом побеги, поднимались новые, пытались подобраться к дракону.

– Нет! – кричала она в исступлении. – Не дам! Отпусти!

Бушевал над пустыней огненный столб, и пламя выплескивалось из чаши с ревом, и драконы один за другим вставали вокруг не приходящего в себя Четери, накрывали его щитами. А Ани слабела – от потерянной крови, от усталости, – и не сдавался божественный терновник.

Она упала. Иссякла.

И снова зазмеились по почве хрустальные побеги, подбираясь к дракону. И насмешливо, приторно запахло ванилью, пробивающейся сквозь гарь.

– Нет, – прошептала принцесса упрямо и подползла к Нории. Прислонилась к его ногам, вцепилась скользкими ладонями. – Не отдам!

Застонал у края чаши Четери, и изо рта его потекла кровь. Он сделал булькающий вздох, уперся ладонями в землю и замер, не открывая глаз. И земля содрогнулась.

– Меня, меня возьмите, – почти теряя сознание, шептала принцесса окружающим ее и дракона, нависающим вокруг цветам. Они расплывались то ли от слабости ее, то ли от слез. – Добровольно отдаю кровь свою… сильную… не навредит вам боле… слово даю… отцом своим клянусь…

Глаза ее белели, и губы, покрытые запекшейся кровью, цветом сравнялись с лицом.

– Только отпустите… отпустите… берите меня…

И закричала от боли, когда первый из побегов коснулся ее ступни, впился шипами и полез вверх. И ринулись за ним другие, поверив в уязвимость почти уничтожившей их женщины. Прошили тонкую кожу, подняли Ани ввысь и назад, далеко от дракона, и замерцали, поглощая огненную кровь.

Четери рухнул набок, заскреб пальцами по земле, силясь вбить в истончающуюся нить жизни как можно больше силы.

Где-то далеко, в Тафии, проснулась от страха его жена, Светлана.

Дрогнула земля.

Начали осыпаться побеги вокруг Нории, опуская его на землю.

И он открыл глаза. Багровые, пламенеющие, дикие. Зарычал, опускаясь на землю, и обернулся в дракона, и страшной пастью своей и лапами начал крушить, топтать терновник вокруг себя, пробираясь к принцессе.

«Успела».

Ангелина всхлипнула, чувствуя, как шипы подбираются под сердце, и потеряла сознание.

И не видела, как тонкой красной нитью струящаяся внутри побегов ее кровь вдруг полыхнула и выжгла все вокруг, опалив Нории перья и оскаленную морду.

Как он перекинулся обратно в человека, и, шатающийся, покрытый ожогами, поднял ее из пепла, и побрел к краю выжженной чаши, прочь от обугленного алтарного камня.

Как очнувшийся Четери, ругаясь, словно видавший виды солдафон, чуть не сломал их обоих, обнимая. Рыкнул, отсылая часть драконов за дичью – срочно нужна была свежая кровь, – а сам схватил за плечо Нории, не выпускающего покрытую гарью и кровью Ангелину, и начал делиться с ним остатками силы.

Один за другим присоединялись к нему драконы, и исчезали ожоги с тела Нории, а Владыка прижимал к груди принцессу, баюкал ее на руках с усталой, бесконечной нежностью – и светились линии его ауры, отдавая Ани виту.

А Чет смотрел на них и часто моргал, думая о том, что стареет и становится сентиментальным и слезливым. И еще вспоминал, что когда-то сказал ему учитель.

«Мы все пленники судьбы. Но иногда наступают эпохи, великие эпохи, когда меняется мир. Смотри внимательно, и ты увидишь знаки. Увидишь, как люди вырастают над судьбами, и даже боги склоняются перед их силой, перед добровольными и безоглядными жертвами во имя другого. Как борьба идет до последней капли крови, до последнего вздоха и смерти вопреки – и отступает рок, и ломается предначертание. Никогда такое не бывает случайно. Смотри. Наблюдай. Помни. Такое случается только тогда, когда мир уже треснул и нужны те, кто сошьет его вновь».