Меч Ронина - Диана Удовиченко Страница 17

На помост вышел Токугава, самураи опустились на колени, склонили головы. Началось утомительное действо: речь сегуна, вручение подношений, заверения в верности…

Все понимали: это лишь формальность, настоящие переговоры начнутся после чайной церемонии, когда сегун удалится и каждого гостя будут приглашать к нему на конфиденциальную беседу. А сейчас все старательно разыгрывали знакомую во всех деталях пьесу.

Пока дайме, один за другим, демонстрировали щедрость и верноподданнические чувства, Сенкевич инспектировал память Маэда.

Триста тысяч человек стояли у стен Осака. Токугава разбил лагерь у южной стены, которая, по словам лазутчиков, была самой уязвимой. Ледяные зимние ветры продували тонкие шатры, засыпали лагерь снежной крупой. Простые воины ночевали под открытым небом.

Однако Токугава не собирался долго стоять в ожидании. Второго декабря начался обстрел замка Осака. Пушки грохотали день и ночь, говорили даже, что канонада слышна была до самого Киото. Но ядра не наносили толстым стенам большого ущерба.

После первых суток обстрела Иэясу приказал штурмовать замок. К южным воротам и стенам подтащили осадные орудия – башни и тараны. Войско черной волной хлынуло на замок. Люди Тосицунэ находились в самом пекле – им поручено было взять стену. Маэда не прятался за спинами, вместе со своими самураями приставлял лестницы, карабкался вверх. Сверху на головы валились камни, лились кипящее масло и смола. Защитники Осака осыпали осаждающих дождем горящих стрел, отталкивали длинными рогатинами лестницы. Щиты не выдерживали, вокруг падали обожженные, обугленные воины.

Первая попытка штурма провалилась, войско Токугава откатилось назад с большими потерями. Но обстрел замка продолжался. Пушкари работали круглые сутки, падали от усталости рядом с лафетами, снаряды подвозились бесперебойно. Стены Осака покрылись уродливыми щербинами, грохот стоял такой, словно зимой разразилась гроза.

Еще четырежды люди Токугава шли на приступ и каждый раз вынуждены были отступить: Санада Юкимура, близкий друг Тоетоми, великий воин, которого Токугава так и не сумел переманить на свою сторону, искусно выстраивал контратаку.

Токугава делался все мрачнее. На военном совете соратники боялись вымолвить лишнее слово – так страшен был взгляд командующего. Поговаривали, что Иэясу подсылал шпионов к воротам замка, пытался подкупить стражу, предлагал огромные деньги, земли, титулы – никто не предал Тоетоми.

Войско стояло у стен Осака уже полтора месяца, и конца осаде не было видно. Ходили слухи, что позорное отступление близко. Но приближенные Токугава, в том числе и Маэда, в это не верили: Иэясу был подобен змею. Оставалось только ждать, когда он противопоставит хитрость и жестокость силе и благородству Тоетоми…

Наступило время чая. Слуги-мужчины внесли приборы – на такие важные собрания женщины не допускались. Столик поставили на помост перед Иэясу. Самураи собрались рядом, усевшись полукругом, но по-прежнему не поднимая глаз.

– Чаша дружбы! – провозгласил Токугава.

Он поднял чашку, пригубил, передал ее слуге. Тот сполз с помоста, торжественно вручил посудину сидевшему ближе всех Фукусима. Старик поклонился, отхлебнул, передал чашку следующему, слегка повернув ее, чтобы сосед не касался губами того же края.

Вторым оказался Есицугу. Когда он склонился над чашкой, на носу его повисла крупная капля слизи и упала в чай. Прокаженный, парализованный стыдом, замер, не решаясь передать чашку дальше. Сидевший возле него Уэсуги отвернулся, пытаясь скрыть брезгливость.

Сенкевич, который должен был пить последним, вдруг неожиданно для себя громко произнес:

– Простите, господа, что не дожидаюсь своей очереди, но меня мучает жажда. – Он протянул руку, взял чашку у оторопевшего Есицугу, осушил ее залпом, выдохнул, добавил: – Надеюсь, это был не последний чай.

Слуга подхватил чашку, унес ее, наполнил другую, чистую. Лица самураев остались невозмутимыми, но, кажется, все испытали облегчение. Сенкевич же по взгляду Есицугу понял, что приобрел верного друга на всю жизнь. «Вот так заключаются союзы», – мысленно произнес он.

В конце концов, Сенкевич не собирался задерживаться в этом теле, а к болезням привык. Проказа немногим хуже туберкулеза и уж точно лучше инопланетного паразита. Не факт даже, что он заразится.

Сегун удалился в свои покои, самураи потянулись к выходу. Поравнявшись с Сенкевичем, Есицугу тихо произнес:

– Моя благодарность не имеет предела, Тосицунэ-сан. Я запомню это на всю жизнь.

Сенкевич молча поклонился.

Аудиенции у сегуна ему не полагалось, потому он взял катану из рук слуги, вышел в замковый двор, приказал охране держаться поодаль, а сам принялся прогуливаться между деревьями и цветниками, посматривая на сновавших вокруг служанок. Улучил момент, перехватил одну из женщин, которая несла стопку чистых полотенец. Оказавшись в руках грозного самурая, служанка задрожала. В замке сегуна не приняты были шашни с прислугой.

– Не бойся, – как можно ласковее произнес Сенкевич. – Как тебя зовут?

– Сузу, господин, – едва слышно шепнула она.

– Смотри сюда, Сузу, – Сенкевич поднял к ее глазам круглый золотой амулет на цепочке.

Девушка послушно уставилась на блестящую вещицу, от которой отражались солнечные лучи.

– Твои веки тяжелеют, Сузу… – привычно завел Сенкевич.

Вскоре взгляд девушки сделался бессмысленным, на лице застыло выражение тупой покорности.

– Отвечай на мои вопросы, Сузу. Скажи, часто ли пропадают в замке девушки?

– В последний раз двадцать дней назад, в ночь полной луны.

– Кто она была?

– Она служила на кухне, ее звали Юкико…

– Ее искали?

– Да, господин. Нам сказали, что она сбежала с бродячими музыкантами.

«Что-то часто у них девки сбегают, – подумал Сенкевич. – А не должны бы. Служба при замке сегуна хоть и нелегкая, но дает возможность прокормиться. Многие ли променяют спокойную, сытую жизнь на полуголодное существование в компании бродяг?»

Он продолжал допрашивать служанку. Выяснил, что девушки «сбегают» и «тонут» примерно раз в месяц. Чаще товарки Сузу, но случается, что исчезают и фрейлины. Причем бесследно. Ни одну из пропавших не сумели отыскать, тел тоже никто не видел.

– Ты свободна, Сузу. Когда проснешься, ничего не вспомнишь, – наконец произнес он и щелкнул пальцами.

Служанка взглянула на него осмысленно, ахнула, упала на колени:

– Простите, господин, что толкнула вас! Я такая неловкая!

– Ничего, – великодушно извинил Сенкевич, бросая ей серебряную монету. – Ступай.