Тени за холмами - Антонина Крейн Страница 16

Я ахнула:

— Стоп! Дворец! Дахху, где дворец?!

— Что? — обалдел друг.

— С какой стороны от нас дворец?! — я завертелась на мосту юлой. — Я совсем запуталась в этих праховых каналах!

— Там, — Дахху пальцем указал куда-то вбок. Друг на Стариках ориентировался превосходно.

И тотчас, как по приказу, над зеленой даже ночью шапкой леса взорвались фейерверки. Один, другой и третий, пятый и двадцатый — расцветили Лес до самого моря. В окошках домиков вокруг замаячили силуэты горожан.

— Государственный бюджет горит… — вздохнул Дахху.

— С Днем рождения, Лиссай! — заорала я прямо в небо, прижав ладони рупором ко рту.

Фейерверки взрывались, и никакая морось была им нипочем. Последняя батарея заполнила небо всполохами огненных цифр… Вернее, всего одной цифры: огромная «семерка» зашипела, засвистела над столицей, сложившись из тысяч маленьких огней. Она осыпалась градом искорок, и всё стихло.

— Э-э-э, — я почесала затылок. — Лиссаю точно не семь.

— Может, была еще одна цифра, но просто не взорвалась? — Дахху пощипал себя за подбородок.

— Вообще, у принца юбилей. Не пойму, откуда тут "семерка". Ох, чувствую, открутят завтра мастеру Дайену башку… — я сочувственно поморщилась.

Поведя носом, я вдохнула горьковатый запах взрывательных порошков, разлившийся над столицей.

— Итак, салют мы посмотрели, философские дебаты открыли, — сказала я. — Что теперь, господин чужак? Чем хочешь заняться в свой первый неавторизированный вечер в столице?

Дахху робко улыбнулся:

— Пойдем и сделаем то, чего не можем сделать вместе с Кадией?

— А я боялась — ты не предложишь!

* * *

Два часа ночи мы встретили на могиле родителей Дахху.

Да, Кадия никогда сюда не приходила — слишком грустно. И, будем честны, немного странно. Ведь Дахху не знал ни отца, ни мать. Они погибли слишком рано. Конечно, бабушка, госпожа Эльша, много рассказывала внуку, но… Это были будто бы истории о чужих людях. Дахху не мог скорбеть о них по-настоящему — и страшно винил себя в этой «черствости».

— Я должен их любить. Почему я не могу? Что со мной не так? — спрашивал он когда-то. Я неизменно качала головой: я не знала.

Потом Дахху перестал спрашивать об этом меня. Себя — вряд ли.

Мы несколько раз в год приходили в Призрачную Рощу. Это было скорее похоже на чьяговскую медитацию, нежели на правильный визит на кладбище. Но мне хотелось думать, что родителям Дахху всё равно приятны гости. Энергия унни, из которой мы все состоим, никуда не девается после смерти. И наверняка ей радостно от того, что кто-то помнит и это её воплощение — двух путешественников-Смеющихся, убитых бешеным волкодлаком. Пусть даже помнит так смутно и стыдливо, как Дахху.

Призрачная Роща располагалась на макушке невысокого лесного холма. В низине под ним плескалось море тумана, перемежаемого болотными огоньками. Наверху туман редел, и при свете щербатой луны можно было охватить взглядом всё кладбище.

Тут были: заброшенная часовня с запертой железной дверью, увитая виноградом; надгробные камни, склепы и мемориальные плиты, покрытые мхом; чугунный забор; сторожка смотрителя и, конечно, привидения.

За годы наших посещений мы уже узнали, кого из них как зовут — кладбищенский смотритель подсказал. С нами призраки не контактировали, предпочитая держаться поодаль. Мы тоже к ним не приставали. Вот и сейчас: бледные зеленоватые силуэты скользили между сосен, гремя цепями и постанывая, но не приближались.

Ярче всех светился новенький призрак по имени Стерва Бетти: на вид — десятилетняя девчушка.

— Что с ней такого случилось при жизни, что в столь юном возрасте её называли Стервой? — спросила я у смотрителя.

— Сирота, мало ли, — тот с чувством поскрёб в затылке. — Она не рассказала. Хочешь — спроси.

Но Стерва Бетти даже издали пахла такой болью и обидой, что я совсем не жаждала общаться.

— Я хотел бы посоветоваться с тобой, — вдруг сказал Дахху, выдергивая меня из сонного ничегонеделанья.

Друг сидел перед сдвоенным надгробным камнем:

Лира из Дома Смеющихся

Айреф из Дома Смеющихся

И стихотворение:

Останови часы и погаси огонь

Переверни портрет и двери в дом закрой.

Нас нет нигде. На севере, на юге, западе, востоке —

Нас нет. Но ты живёшь. И эти строки

Пусть силу придадут пройти путь до конца.

Живи сейчас. Люби. Не прячь лица.

Я устроилась на ступеньке, ведущей к старинному склепу напротив. Я никогда не подхожу к могиле Лиры и Айрефа вплотную. Не думаю, что это вежливо: влезать на фон их общения с сыном. Это как портить изображение имаграфа, неожиданно вбегая в комнату в момент хлопка.

— О чем посоветоваться? — спросила я.

— В поездке мы познакомились с одними мигрантами. Сейчас они занимаются караванной торговлей в Тилирии, Иджикаяне и Западном Хейлонде. Анте рассказал им о том, что я пишу энциклопедию, показал им «Доронах». Им понравилось. Они предложили мне написать биографию Марцелы из Дома Парящих — главы Лесного ведомства. Их родственницы. На заказ, как подарок.

— Ого! — сказала я. — Здорово! Это наверняка поможет тебе в дальнейшем добиться популярности для «Доронаха». Ты уже будешь не абы кем, а, прах побери, крутым биографом крутой тётки.

— То есть, ты думаешь, надо взяться?

— Надо!… А в чем проблема?

— Если я скажу тебе, ты не будешь смеяться надо мной?

— Конечно, нет. Смех должен быть лекарством, а не оружием. Нельзя смеяться над чужой болью. Только над своей — и только после того, как оплачешь её, как следует.

Друг повернулся ко мне лицом, не поднимаясь. Он сидел на собственной сумке — благоразумно, земля-то холодная. Туман петлял вокруг него, как белесые змеи вечности.

Между мной и Дахху переливался красно-золотыми всполохами горячий шар: друг наколдовал его, чтоб мы не мёрзли.

Дахху зажал руки между коленками и сгорбился:

— Я не знаю, хочу ли я писать эту биографию. Одно дело — провести историческое исследование, которое останется после меня и принесёт пользу людям. Другое — пощекотать самолюбие политика тем, что красиво опишешь его жизнь. Вряд ли это моё. Я способен на большее.

Я ахнула, хлопнув ладонью по бедру:

— Вот это ты зазнался, Дахху! Тебе надо поменьше с Анте общаться. А то — смотри — амбиции растут, как на дрожжах. Раньше тебя не волновало величие твоей задачи! Делал на максимум — и всё. Что, останься ты работать в Лазарете, теперь отказывался бы лечить больных с насморком? Только смертельные болезни, только хардкор?