Ветхая ткань бытия - Константин Бояндин Страница 15

Он наслаждался выражением недоумения на лице юноши.

— Что мы там забыли? — выдавил тот наконец.

— В Оннде? Ничего, разумеется, — и лицо Пятого потемнело. — Но советую не думать об этом. Подлинную цель нашего путешествия знают немногие, и не стоит понапрасну разузнавать о ней. И в Алтионе, и в Венллене найдутся желающие «послушать» твои мысли.

Хиргол удивлённо приподнял брови, но тут же всё понял и кивнул головой в знак благодарности. Действительно, раз они пробираются куда бы то ни было инкогнито, проявлять любопытство неуместно.

Так они и прибыли в Алтион, где очень удачно продали большую партию шкур. А также болотного мха, ценного алхимического реагента, скудными запасами которого владел почти исключительно Лерей. Алхимики обязаны проявлять уважение к Империи хотя бы поэтому.

После того, как «Меттенлиан» (так звался корабль, и будь Хиргол проклят, если это название хоть что-нибудь говорило ему) отчалил, чтобы сделать следующую остановку в Венллене, ему предстояло быть сбитым с курса неожиданно налетевшим штормом.

Который и налетел, подтверждая высказывание о том, что ничего случайного в мире не происходит.

* * *

Зуд от надвигающейся опасности (ибо так проявлялось шестое чувство) не давал монаху покоя уже которую ночь. Зуд был, в данном случае, неощутимым. Он не впивался в те места, чесать которые при людях не принято (как это бывало в решающие моменты жизни). Нет, всё было и проще, и неприятнее.

Ему казалось, что нечто важное — возможно, жизненно важное — проходит мимо. Проявляясь способом, который не привлекал его, Унэна, внимания. Хорошо ещё, есть кому замещать его на занятиях: такие ключевые обязанности, как внешняя политика монастыря и братства вообще, а также денежные вопросы были, разумеется, под его личным контролем. Всё остальное могли и его собратья. Такие же, как и он — и родом, и видом (скрытым от глаз подавляющего большинства жителей Ралиона), и талантами.

Впрочем, нет, поправил себя Унэн. На нашего великого предка я похожу более всех остальных. Тут двух мнений быть не может.

Оттого, наверное, и чешется у него место повыше хвоста чаще, чем у остальных. Надо сказать, чешется всегда некстати.

Монах стремительно ходил по кабинету, пытаясь понять причины своего беспокойства. Книга, по-прежнему закрытая и неприступная, мирно лежала у него на столе. Он несколько раз прикоснулся к потёртой коже… ничего особенного. Кожа как кожа… только превращается в нечто, крепче стали, лишь попытаешься её открыть.

Открыть… Открыть…

Сунь Унэн сел, положив руки на переплёт — тем же движением, каким сделал это незнакомец с длинным лицом — и попытался представить себя на его месте.

Вот он (незнакомец) подходит к возвышению, на котором покоится книга. Вот прикасается к фолианту кончиками пальцев. Ощущает мягкую прохладу кожи, выделанной так, чтобы многие века не превратили её в пыль, в лохмотья, в ничто…

Слышит скрип открываемой двери и машинально поворачивает голову в ту сторону… Что за чувства тогда скользнули по его лицу? Шассима не было поблизости, и Унэн попытался вспомнить сам. Память долго не отворяла своих тёмных кладовых, а затем картинка выплыла на поверхность и была она чудовищна.

* * *

Впервые в жизни Норруан проснулся от кошмарного сна. Во сне его преследовало чудище, с двумя головами — косматой, принадлежавшей какой-то ужасной разновидности обезьяны и птичьей — с блестящими жёлтыми глазами, посмотрев в которые, было невозможно отвести взгляд.

Во сне он был беспомощен. Куда только девалось его могущество, способное по мысленному приказу осушить моря, превратить камень в воду, придать подобие жизни чему угодно и отобрать жизнь у кого бы то ни было! Во сне он был совсем иным.

Затравленным и беспомощным, бегущим по лабиринту просторных комнат, где некуда было скрыться от двухголового демона.

Тот же, грохоча могучими лапами, неутомимо преследовал его, и из обеих пастей доносились звуки, вгонявшие Норруана в холодный пот. Было в них что-то жалобное; слова не имели смысла, но разум застывал от ужаса, стоило загадочным звукам просочиться в него. В довершение всего, воздух то сгущался в кисель, не позволяя оторваться от преследователя, то разрежался — и стоило немалых усилий не упасть в очередной провал, которыми изобиловал лабиринт.

Другие существа, не менее жуткие, бродили вокруг, но были гораздо медлительнее двухголового противника. Однако, запутавшись в очередной раз в вязких волокнах воздуха, Норруан с разбегу натолкнулся на целый отряд нежити и беззвучно закричал, ощутив, что цепкие липкие пальцы не позволяют сдвинуться с места — а топот за спиной становится всё громче…

Он сел в постели, слыша отзвуки своего собственного отчаянного вопля. Долго не мог унять трясущиеся руки. Весь Зивир повиновался каждому его жесту (кроме разве что Иглы), а совладать с собственными страхами…

Нет, тут необходима иная магия.

Владыка Моррон долго сидел перед растопленным камином и пытался унять непрекращающуюся дрожь. Сидел в одиночестве; созданные его собственной волей музыканты и танцовщицы вряд ли успокоили бы своего повелителя этой ночью.

Во всяком случае, так ему казалось.

…Утром прилетела Морни и отметила про себя, что повелитель замка выглядит бледнее обычного.

— Засиделся за книгой, — хмуро пояснил он, и ворона поняла, что впервые на её памяти Норруан солгал.

Зачем ему это? Да, конечно, Зивир считал его отцом лжи и коварства… но легенды в данном случае сами лгали. Норруан был единственной мощной силой в современном Зивире — и этой силе не было нужды лгать.

* * *

Шассим-Яг сидел в одном из почётных рядов внутреннего круга Храма Вестницы и слушал-воспринимал происходящий ритуал. Обряд соблюдался до последней детали с того самого момента, как множество пернатых существ осознали своё «я» и услышали первые слова-образы, с которыми обратилась к ним разлитая в искорках их сознания богиня.

Шассим наслаждался всей полнотой ощущений.

Среди людей ему было невероятно трудно. Вовсе не потому, что они были совершенно другими — практически во всём. Флоссы не испытывали к двуногим ни ненависти, ни презрения — скорее сочувствие к тем, кто прикован к земле, и без помощи магии либо техники не в состоянии взмыть в воздух и ощутить один из величайших даров крылатого божества.

Таффу, что делят воздушное пространство с флоссами, придерживаются сходной точки зрения. Кстати, и с ними флоссы прекрасно ладят. Когда люди, ольты и их родичи сжигали жилища и опустошали природные сокровищницы, оспаривая право владеть тем или иным клочком земли, флоссы и таффу — совместно, как ни странно, с подземными рептилиями — старались ослабить тот чудовищный ущерб, что наносили войны двуногих.

«…Кто смотрит на меня из глубины вселенной, кто открывает мне дороги в воздухе, кто мчится к цели быстрее мысли?..»