Никола Мокрый - Лада Лузина Страница 15

Катя умела ненавидеть — всем сердцем, всем существом ненавидеть свои беды и сражаться с ними. И не сомневалась, что сил на сражение хватит у нее и теперь.

— Никогда не видел на Киевском море таких волн… — сказал чей-то встревоженный голос. Он возник и исчез.

Прохожих на набережной было немного. Люди настороженно поглядывали на непонятное обозленное море — и с почти такой же опаской на странную высокую женщину, стоявшую у бетонного парапета, не замечая, что ее заливает водой.

«Нет, — подумала Катя, — это не я». То была первая здравая мысль, явившаяся к ней твердой поступью. «Не я баламучу воду. Быть может, Маша? Маша рвется наружу, назад…».

Мысль принесла утешенье и одновременно тревогу. Большие, невиданные для рукотворного моря многометровые волны бились о дамбу. Замершая неподалеку от Кати семейная пара с ужасом смотрела, как очередная волна залила проезжающую по набережной машину. Раздался резкий противный визг автомобильных покрышек, звон разбитого стекла.

— Авария… — вытянул шею муж.

— Как ты думаешь, а море не может разрушить дамбу? — испуганно спросила жена.

— Не говори ерунды, — недовольно и неуверенно ответил мужчина. — Послушайте, женщина, — его голос вопросительно потянулся к Кате. — А, женщина… Вам плохо?

— Не трогай ее, — одернула мужа супруга. — Не видишь, она пьяная. Или обколотая. Или одна из них… Сумасшедшая.

Катя слышала, как супружеские голоса отдалились. Они уходили поспешно — с нависавшего над набережной небольшого холма к воде шли два десятка родноверов в светлых балахонах. Неудивительно, что прохожая приняла Катерину Михайловну за одну из них — их длинные, развевающиеся одежды из небеленой ткани походили на Катино белое платье, полощущееся на ветру, как намокший парус. Ее рассыпавшиеся длинные черные волосы перекликались с распущенными косами, длинными власами и бородами новых язычников.

Родноверы, похоже, тоже приняли ее за свою. Несколько человек приглашающе махнули Кате рукой. Напевая что-то, они несли к берегу большой, изукрашенный цветами и лентами сноп. Слова песнопения были почти неразличимы из-за ветра, а когда, обойдя памятник воинам Второй мировой с надписью «Слава освободителям!», неоязычники спустились с холма, песня иссякла.

Вблизи они выглядели не так колоритно. Костюмы из мешковины казались театральными, взгляды большинства из них были неуверенными.

— Что, все пришли? — будничным тоном организатора праздника вопросил крупный и тучный дядька с грозово-растрепанной наполовину седой бородой.

— Ани и Оли еще нет… — ответил кто-то.

— И Васильевы тоже прийти собирались…

— Тогда подождем, — недовольно сказал бородач.

Два парня поставили на землю «заквітчаний» сноп пшеницы.

— Но предупредите их всех, — с бурчливою строгостью наказал бородатый, — завтра, на Проводы Русалок, когда отправимся за одолень-травой, мы не будем ждать никого! Рассвет, извините, никого ждать не будет. Бутон кубышки открывается в миг, когда воды коснется первый луч солнца. Тут его и надо сорвать: не раньше, не позже, с добрым словом Царице вод. Иначе одолень-трава не получит нужных нам свойств.

— А какие у водной лилии тайные свойства? — спросила немолодая грузная дама с распущенными русыми волосами до пят.

— Предки наши ее издавна в ладанки клали, на шеи вешали и в путь с собой брали. В дороге она от любой беды оборонит, в любви — от присухи. Освобождает ум от обмана, сердце — от ложных желаний. И не только…

— Вон Васильевы! Бегут уже… — заверещала курносая девушка с серьгами из бисера.

— Остальное опосля расскажу. Больше никого ждать не будем, — строго сказал бородач и повернулся к парням. — Берите Мать нашу Макош…

Парни подняли сноп. Катерина отступила назад. Несколько минут она смотрела, как, невзирая на высокие волны, упрямые родноверы перелазят через парапет и тащат к воде соломенное тело Макош. Такое же соломенное чучело и люди, и ведьмы сжигали на Купалу…

«В старину русичи каждый год топили в Днепре девушку, принося ее в жертву Водяному. Позже — топили соломенное чучело», — сказала Акнир.

А может, не позже, а раньше? Но потом высший сакральный смысл бракосочетания огня-солнца с водой был утрачен и утопление стало обычною жертвой…

Всепобеждающая одолень-трава — водная лилия — открывается в тот самый миг, когда вод коснется луч солнца. Лишь в тот миг, когда вода вил коснется земли, из нее взойдет зеленый росток. Вот почему на Русалии богиня земли Макош входит в воду — чтоб показать, что они едины. Вот почему дочь Макош Киевица носит на среднем пальце главный перстень с русальей одолень-травой. Вместе земля и вода одолеют все, ибо вдвоем они порождают высшую силу и магию земли — новую жизнь!

Когда-то воду и землю рассорили люди. Когда-то вражда заслонила ведам это высшее знание, сделав их слепыми. Но, слепо копируя мертвые древние знания, слепые, как и встарь топящие чучело Макош, сохранили его.

Вот что имела в виду Белладонна, сказав: «Иногда в гибели таится спасение». И в попсовой сказке может таиться зерно сакрального знания — нужно лишь уметь рассмотреть его!

Большая волна ударила в тело дамбы… С ужасающим грохотом и пестрыми искрами высокая металлическая конструкция из двух сцепленных башен, похожих на безносые подъемные краны, рухнула вниз, обрывая бегущие к ней провода. Что-то взорвалось. Три многоруких электрических столба, сшибая друг друга, полетели в воду. Девушки из группы родноверов отчаянно завопили и бросились наутек. Волна выбросила на берег сноп Макош, отвергая их жертву.

Новая волна с видом Царевны-лебеди павой шла к дамбе. Она была далеко, и отсюда еще не было видно, как она огромна — ее движенье казалось медленно-плавным, танцующим. И лишь когда на пути перед ней оказался маяк, стало понятно, что она втрое выше его.

Кто-то за спиной Катерины закричал — истерично, на одной отчаянной ноте. Послышался звон и скрежет металла — две машины врезались друг в друга, пытаясь совершить разворот, своротить со ставшего смертельным пути. Волна приближалась — разрасталась на глазах. Ее движение было на диво тихим, будто волна-смерть была попросту маревом… И Катя вдруг вспомнила, что в преддверии самого страшного цунами ХХI века, во время внезапного отлива, свидетельствующего о приближении смертельной волны, за минуты до смерти люди преспокойно собирали на обнажившемся дне рыбу… Город Вышгород, солнечный, полусонный и тихий, не подозревал, что плывущая павой смерть всего в двух шагах от него. А там, вдалеке, лежал Катин Киев — в нем праздновали День Днепра и Русалии, плясали и пели, учились и любили друг друга, работали, купались, загорали на пляже, — не зная, что за первой волной придет вторая, за ней — третья, четвертая разобьет дамбу, а пятая примет на себя всю силу и ненависть рукотворного моря — огромной, закабаленной людьми днепровской воды, вновь ставшей свободной.

Волна-лебедь заслонила небо над морем. И те немногие, кто в эту минуту еще мог соображать, сообразили, что нужно бежать… Потому никто не увидел, как высокая темноволосая женщина в белом платье бесстрашно вскочила на изрисованный граффити бетонный парапет вышгородской набережной и, быстро выбросив вперед правую руку с перстнем с одолень-травой, заорала, перекрикивая шум шторма: