Цветок папоротника - Елизавета Соболянская Страница 14

Грейнж зыркнул на жену, буркнул что-то вроде:

– Разболталась, языкастая стала! – и ушел, тяжело грохоча сапогами.

Прежде Вероника расстроилась бы, а может даже испугалась. Постаралась скрыться в глубине донжона, занялась бы самой тяжелой или утомительной работой, лишь бы перестали дрожать руки. А теперь она взглянула вслед мужу и пожала плечами. Все, что она сказала ему было правдой. Хорошими хозяйками не становятся в один день. А работа найдется всегда, пусть и в скромной монастырской келье. И раз в ее жизни мало что изменится, то стоит воспользоваться малыми преимуществами своего положения, пока они еще есть! Вот сейчас она пошлет служанку за ягодами и сливками, растолчет в ступке кусочек сахара, и устроит для себя и Виолетты пир на весь мир! В своей спальне! А муж пусть ругается где-нибудь там, на плацу!

Выполнив задуманное, Вероника почувствовала себя лучше, и неожиданно для самой себя вынула из чехла лютню. Когда-то она училась играть на ней и неплохо пела, а потом забросила, потому что муж каждый раз возмущался тем, что она отлынивает от домашних дел. Барон предпочитал слушать героические баллады в исполнении мужчин-менестрелей, а «женские слащавые песни» считал капризом недалеких дев.

Сестра хоть и удивилась, но очень обрадовалась. Дамы вдвоем вышли в солярий, открыли окна, чтобы проветрить комнату, нагретую солнцем, и вместе запели те баллады, которые помнили с детских лет. Звонкий голос Виолетты забирался высоко-высоко, кажется в самое небо, а более низкий голос Вероники плыл, как пушистое облако.

Леди развеселились, позвали служанок с кувшином ягодной воды, и не замечали, что во дворе то и дело останавливаются, прислушиваясь слуги, а то и воины. Хмурит брови барон Грейнж. Потаенно радуются служанки – если леди поет, может быть, она все же ждет ребенка?

Веселье закончил барон. Ворвался в солярий, разогнал женщин, и утащил жену в спальню. В этот день он был особенно груб, но Веронике было наплевать. Она прикрыла глаза, вытянула руки вдоль тела и лежала, представляя себя камнем, который омывается водой.

Прежде она стонала, вскрикивала, иногда даже плакала, и муж купался в ее унижении, иногда сам щипал ее до синяков, или требовал такое, что Вероника считала стыдным, да еще и посмеивался над ее смущением. Со временем она перестала реагировать так бурно, но боль все равно пробивала ее щит, а в этот день она просто плыла, закрыв глаза, не обращая внимание на пыхтение супруга и скрип кровати.

В самом скором времени барону стало не интересно. Он попытался расшевелить супругу, перевернул ее на живот, подпихнул подушку, потом грубо схватил за волосы, собираясь привычно заставить ее ублажить его, но Вероника открыла глаза и посетовала:

– Простите великодушно, супруг мой, но у меня ужасно разболелась голова…

Лицо Грейнжа налилось кровью. Он однажды уже объяснил жене, что ему не отказывают. Она тогда неделю прятала синяки под платьем, и с той поры уступала всегда, даже в дни неудобные для зачатия.

– Я могу лишь смиренно лежать, выполняя долг супруги, – закончила фразу баронесса и вновь вытянулась на разворошенной постели, благочестиво сложив руки.

Барон замер. Жена не отказывает, наказать не за что, но и привычной для него разрядки не дает! Плюнув на каменный пол, Грейнж подхватил камзол и ушел, чтобы сбросить свое желание на служанок.

Вероника полежала немного, потом тихонько хихикнула и встала с кровати. Да-да, впервые за семь лет брака молодая женщина рассмеялась, встав с постели! Потом позвала служанку, приказала подать другое платье взамен измятого и разорванного на груди, и велев прибрать постель напевая двинулась на кухню: сытый мужчина – добрый мужчина. А ей надо задобрить мужа. Скоро Иванов день, и ведьма велела ей непременно быть на празднике!

* * *

Вообще в баронстве Грейнж Иванов день отмечали все. Крестьяне устраивали празднество у реки – танцевали, жгли костры, пускали венки по воде, гадая на суженого. Воины уходили в лес, чтобы поймать для себя «русалку» или «мавку» бродящую в одной белой рубахе среди деревьев. Барон и баронесса традиционно появлялись на празднике в самом начале, выливали в огонь кубок вина, после чего Вероника возвращалась в донжон и до утра слушала из окна пьяные песни, крики и стоны.

Барон приходил в замок под утро. В разорванной рубахе, в заляпанных зеленью штанах. Молча падал в супружескую постель, и храпел до обеда. Потом требовал воды, вина, бульона и ласки. Если жена отказывала или просила его помыться – бил. Так что Вероника не любила этот праздник прежде. Но в этом году она решилась сделать то, что подсказала ведьма – явиться на празднике не только официально, но и тайно! Она загодя сшила рубаху с длинными «русалочьими» рукавами и спрятала ее в свой сундук.

Виолетта тоже хотела танцевать у костров и даже мечтала вслух, как было бы здорово прыгнуть через костер с женихом, но юной леди полагалось сидеть в замке. Даже на торжественную часть Вероника брала ее с собой на свой страх и риск – барон мог не дозволить и такой малости.

Остаток дня леди Грейнж прошел в хлопотах – она сновала между кухней и кладовыми, лично проверила печати на бочках с пивом, экономно выделила сыр, и весьма скупо – сладости. Знала, что деревенские и сами принесут пироги с ревенем и щавелем, напекут лепешек с сыром и творогом, а ягоды просто зальют парным молоком, чтобы опустить чашу угощения в закатную солнечную дорожку, дрожащую на поверхности воды.

К вечеру, стараниями баронессы, у ворот замка стояла телега, нагруженная бочками с пивом и легким вином. Тут же лежали ковриги хлеба из озимой муки, сыр, ранняя зелень, пироги с ягодами и несколько вареных окороков, уцелевших с зимы. К весне копченое мясо стало жестким, а вот отваренное с кислицей вновь вернуло себе мягкость.

Вокруг телеги собрались все, желающие пойти на праздник. Нарядные платья и чепцы перемежались яркими рубахами, камзолами, куртками и жилетами. Каждый постарался принарядиться для гуляний. В самом замке оставались старики, да кое-кто из стражников. Для них праздничный стол накрыли во дворе. Тут будет и костер, и танцы, но основное празднование будет все же у реки.

Барон Грейнж вышел из донжона, когда слуги уже устали переминаться с ноги на ногу и тревожно поглядывали на солнце – у костров следовало появиться до заката, чтобы успеть умилостивить местных духов. И пусть церковь не одобряла языческую часть праздника, все же отказаться от нее не смел ни один землевладелец – а ну как земля не родит?

По случаю Иванова дня лорд Грейнжа принарядился. Поверх простой полотняной камизы, он надел зеленый камзол с разрезами на рукавах. Широкий золотой пояс, ножны и все застежки были украшены зеленым стеклом. Дорогое украшение, и редкое. Штаны же были черными и довольно простыми. Вероника молча приготовила для мужа одежду, полагая, что камзол он все же скинет, предаваясь любовным утехам с очередной ловкой селянкой, а вот штаны об траву или о смолистые сосны так испачкает, что потом их только слуге отдать или на лоскуты порезать. Барон так же молча надел то, что выбрала жена, но смотрел на нее с подозрением – прежде законная супруга не своевольничала, только смотрела обреченно-устало и все.