Падший - Рене Ахдие Страница 14

– Даже если это иначе означало бы, что ты бы и правда умер? – неуверенно уточняет Одетта.

Я отвечаю быстро, не тратя времени на сомнения:

– Да.

Какое-то время все они молчат.

Затем Джей подходит ко мне.

– Ничего хорошего не выходит из размышлений о том, что мы не в силах изменить. – Он поигрывает желваками. – Мышцы скачут у него на челюсти. – И лучше бы тебе научиться быть вампиром побыстрее. Правила просты, Себастьян. Если ты не сможешь обуздать свой аппетит, если привлечешь ненужное внимание к нам своим бесконтрольным насилием, то тебя выгонят из Нового Орлеана. Наши мир и покой превыше всего.

Бун выразительно кашляет, будто бы прочищая горло.

– Мы не можем позволить повториться тому, что произошло в Дубровнике и в Валахии несколько сотен лет назад, когда столь многие из нашего числа пали в результате бессмысленных войн и предрассудков. Более того, я даже могу вспомнить, когда…

Со вздохом я перестаю слушать, и его голос превращается в непонятное жужжание где-то над ухом, пока я просто таращусь на потрескавшееся оконное стекло на другом конце комнаты и испорченную стену рядом, лишь темно-синяя бархатная портьера подрагивает, как маятник. Я продолжаю смотреть на нее, позволяя ритмичным движениям ввести меня в транс. По старой привычке мои пальцы скользят к шее, чтобы нащупать пульс, это простое действие всегда помогало мне вспомнить, что я человек.

Отсутствие сердцебиения оставляет меня опустошенным, как неожиданный удар в грудь. Я поворачиваюсь и отхожу в дальний угол комнаты. Боковым зрением вижу, как пламя свечей поблескивает, отражаясь от зеркал в позолоченных рамах. Я приближаюсь к серебристой поверхности зеркала, как смертный, выставляя одну ногу перед другой, покачивая ладонями, опущенными по бокам.

– Лучше не стоит, mon cher ^[48], – предостерегает Одетта, спеша следом за мной. – Не сегодня. Пусть пройдет немного времени. Un moment de grace ^[49]. – Она улыбается нашему с ней отражению, но в ее глазах сияет подозрительное беспокойство. – Все мы могли бы быть чуть менее требовательными к самим себе, n’est-ce pas? ^[50]

Я не обращаю на нее внимания. Что-то в ее сестринской заботе выводит меня из себя, злит, как никогда не злило прежде. Я разглядываю свою внешность, отказываясь отворачиваться от зеркала, и неважно, как сильно испугает меня то, что я там увижу. Мои клыки блестят, как кинжалы, выточенные из слоновой кости; глаза сияют, словно подсвеченные изнутри неким потусторонним светом. Тоненькая струйка крови стекает с моей нижней губы, где клык проткнул кожу.

Я похож на чудовище, восставшее из ада. Жуткое существо из сказок братьев Гримм, ожившее и сошедшее с книжных страниц.

Мне… ненавистно то, во что я превратился. Несмотря на то, что я никогда прежде ничего не презирал. Мне хочется избавиться от мира вокруг, как змея избавляется от старой кожи. Оставить все это гнить в пыли, чтобы я смог просто выйти на солнце и вдохнуть свежий воздух полной, смертной грудью. Я хочу любить и надеяться, и умереть, испытав все невзгоды и трудности, которые идут рука об руку с жизнью, которые делают ее такой ценной.

Я бы все отдал за шанс снова стать смертным мальчишкой, стоящим перед девушкой, в которую влюблен, волнуясь и мечтая, что она возьмет меня за руку и отправится со мной в неизвестное будущее.

Отчаяние пронзает все мое существо. И я его прогоняю, позволяя жажде крови опять завладеть моими мыслями, вижу, как мои глаза чернеют, как уши удлиняются, а клыки становятся больше, словно когти, снова царапая кожу, и алая кровь течет по шее, пачкая воротник.

– Бастьян, – повелительным тоном говорит Мэделин за моим плечом, выражение ее лица твердо, будто лицо стало каменным. – Многие новорожденные вампиры теряют голову от жажды и голода, пытаясь заглушить ими горечь и печаль, уничтожая в себе все те чувства, какими обладали при жизни, – говорит она. – Мало кто выживает в первые десять лет, они предпочитают выйти на солнце или умереть от рук старших сородичей. Не ступай на путь разрушения, каким бы заманчивым он тебе ни казался. – Она склоняется ближе к зеркалу, изучая меня какое-то время. – Лучшие из нас никогда не отказываются от своей человечности.

– Чем сильнее пылает злость, тем больше она приносит вреда, – говорит Арджун. – Мой отец стал тому подтверждением.

– Позволь себе ощутить свой гнев, но не сдавайся ему, – продолжает Мэделин, – ибо он тогда станет твоей кончиной.

– И во власть чего, по-твоему, я должен сдаться вместо этого? – спрашиваю я свое отражение хриплым шепотом.

Одетта указывает рукой на компанию бессмертных, собравшихся передо мной.

– Мы были бы не прочь, если бы ты выбрал любовь, – отвечает она.

– Любовь? – повторяю я, стискивая края позолоченной рамы обеими руками, мои глаза выглядят даже более черными, чем смоль.

Одетта кивает.

– Это не сказка о любви. – Мои руки разжимаются, на металлической раме остаются уродливые вмятины. Мне ничего не хочется так сильно, как выпустить демона изнутри себя на свободу. Бросить вызов и луне, и звездам, и всему, что существует под бескрайним небом.

А еще мне хочется забыть раз и навсегда, что я когда-то был влюблен. Забыть каждого из бессмертных, что стоят вокруг меня, точно стражники на моем пути. Забыть своего проклятого дядю и то, что он принес это горе в нашу семью. Забыть Найджела и то, что он предал нас и бросил меня задыхаться в луже собственной крови.

И меня просто распирает от желания проклясть ее. Я хочу забыть ее лицо. Забыть ее имя. Ее острый ум. Ее смех. То, как я ощущал себя полным надежд и страстей, и мечтаний, и чувств. Для меня Селина Руссо умерла прошлой ночью в соборе Сен-Луис. Точно как умер и я.

Настоящий герой нашел бы способ вернуться к ней. Нашел бы способ получить прощение для своей потерянной души. Получить шанс снова выйти на свет.

Только такого способа нет. А я никакой не герой. Поэтому я выбираю путь разрушения.