Анабиоз - Алексей Гравицкий Страница 13

— Вряд ли, — сказал я. — Но само состояние похоже. Мы не состарились за такую уйму времени. Ну, или почти не состарились.

— Это хорошо, — кивнул Колян, ежась. — А то я б точно сдох.

Становилось все прохладнее. Борис подбросил в костер несколько веток и только после этого спросил:

— Никто не против?

Как же это все-таки похоже на моего брата: сделать что-то, а потом, уже поставив человека перед фактом, поинтересоваться у него, мол, ничего, что я так?

Ветки занялись, костер негромко затрещал, оттеняя трели сверчка. Сразу стало теплее.

Горело ярко, но когда холодно, уже не до маскировки.

Интересно, а какой сейчас месяц? Судя по буйной еще растительности, но холодным ночам, август. Хотя, кто его знает, что могло произойти с климатом за треть века.

— Я вот о чем, — нарушил молчание Борис. Дождался, пока мы повернем головы к нему, и только после этого продолжил: — Проснулись-то не все. Вот мы с братом в машине ехали, нам повезло, что тюкнулись об отбойник и встали. И что в нас никто не вмазался. А то вон как некоторые побились и погорели в тачках.

— Дело говоришь, н-на, — согласился Колян. — Я тоже спокойно отрубился, у себя в каморке.

— Выборка из трех человек — это сильно, — не утерпел я.

Борис гадливо посмотрел на меня.

— Ладно, ладно, — отмахнулся я.

— Может, нас таким образом кто-то… — Борис поискал слово. — Просеял?

— Золотой миллиард отобрали?

— На миллиард не потянет. Слишком мало проснувшихся. Да и кто мог такое сотворить?

Брат умолк. Сам выдвинул версию, и сам себя загнал в угол вопросом.

— Нестыковочка, н-на, — встрял Колян. — Раз волки гуляют, и птицы табунами летают — животных не вырубало.

— Стаями, — автоматически поправил я, с подозрением глядя на него. — Птицы летают стаями.

— Ну стаями, какая разница.

— Ты откуда про волка знаешь?

Борис тоже напрягся.

— Как откуда, н-на? — даже не почуяв подвоха, пожал плечами Колян. — Сам видел. Еще днем. Трусил по кустам, то ли покоцаный, то ли побитый. Я тогда подумал: фига се, откуда в Подмосковье такая зверюга!

Это походило на правду.

Борис расслабился, да и меня, честно говоря, отпустило. А то мало ли, какого соседа мы пригрели… Тут невольно параноиком станешь.

— Так в чем твоя нестыковочка-то? — продолжил Борис прерванный разговор. — В том, что животных не вырубило?

Колян почесал могучей пятерней в затылке.

— Хм. И в этом тоже, — решил он. — Но я о другом думал. С фига зверье не пожрало тех людей, кто тихо-мирно дрых тридцать лет? Не знаю, как вас, н-на, а меня вот запросто могли. Дверь в лавочке приоткрыта была, чтоб духота не мучила и не хмелеть шибко быстро.

— А вот это нестыковочка, — вздохнул я, понимая, что за всеми этими разговорами мы не нашли ни одного ответа. Только вопросов добавили. — И не только в зверье дело. Зим-то сколько было. Замерзнуть должны были. По логике, вообще выжить никто не мог.

— Но кто-то выжил, — хрипло отозвался Борис.

Я кивнул в ответ и подложил еще дров в костер. Поясницу холодило, но поворачиваться спиной к огню не хотелось: пламя успокаивало и внушало какую-то уверенность, а таращиться в глухую ночь… Нет уж.

Неуклюже поворочавшись на полене, я набросил на плечи кусок засаленного брезента, подобранный в подсобке еще вечером. Не ахти камуфляж, конечно, но все ж защита от ночной прохлады. У Бориса-то осталась нетронутая временем ветровка, у Коляна — джинсовый пиджак, а на мне висели одни лоскуты: футболка почти развалилась.

Что вообще у нас есть?

Немного еды и воды.

Ни теплых вещей, ни оружия.

Горючка. В кладовке вроде были канистры с машинным маслом, но горит ли оно? Честно говоря, не знаю. Наверное, нет. Его лучше использовать для смазки, только вот чего? Бензин в машинах, по всей видимости, выдохся или превратился во что-то малопригодное. Солярка? Ее еще найти надо, да и опять же не факт, что сохранилась. Получается, что горючки нет, как и средств передвижения.

С транспортом — вообще проблема. Сколько понадобится времени, чтобы поставить простоявшую тридцать лет машину на ход? Неделя? Месяц? И то, если ты в этом понимаешь, и все необходимое под рукой.

Крыши над головой у нас тоже нет, но сейчас она и не нужна. Стоять на месте нельзя. Надо постоянно двигаться, искать таких же, как мы, проснувшихся. Объединяться, чтобы выжить.

Палатку бы…

Что осталось у меня?

Очки, пила, саперка. Кроссовки. Джинсы. Еще бы наверх найти что-нибудь вместо лоскутов футболки и куска брезента. Мобила…

Я достал дохлый телефон, повертел в руках, сунул обратно. Абсолютно бесполезный, он напоминал мне о прошлой жизни.

Хлопнув по заднему карману джинсов, я цыкнул зубом. Кажется, остался без документов. Паспорт валяется в бардачке «аудюхи», но не возвращаться же. Да и черт бы с ним: вряд ли в ближайшее время кто-то спросит прописку.

Снова вспомнилась Эля.

Мы встречались семь с половиной месяцев: не так долго, чтобы полюбить друг друга, но достаточно, чтобы крепко привязаться.

Некоторым, правда, хватает и недели на всю радугу отношений — от флирта до расставания. У нас ритм не такой. Нормальный, наверное.

Жили втроем, в маминой двушке на Арбате…

Я застыл, глядя на угасающий язычок пламени.

Мамы больше нет. От этого теперь не бросало ни в истерику, ни в ступор. Понимание отупляло.

Поморгал, встряхнул головой.

Мамы нет. Значит, у меня остался всего один близкий человек. Эля. Нужно во что бы то ни стало найти ее, и скорее!

Внутри рос противный холодок беспокойства.

Чем дольше я думал об Эле, тем сильней меня охватывало волнение. Ведь она осталась дома, в центре Москвы. А кто знает, сколько народу проснулось в том районе, и что там сейчас творится? А вдруг там вообще никто не засыпал? Нет, это вряд ли. Тогда бы сюда давным-давно пришли…

— Ты чего бледный? — Голос Бориса вышиб меня из водоворота тревожных мыслей.

Я глубоко вдохнул и медленно, шумно выдохнул.

— Ничего, спасибо.

— Еще заходи.

Все та же дурацкая присказка.

Я покосился на Бориса. В пляшущем багряном свете его лицо особенно сильно походило на острую морду борзой. Жесткую, даже какую-то жестокую морду… то есть, лицо.

Тут в голову пришла неожиданная, необычная мысль. Мамы не стало, и я автоматически записал в близких Элю. Удивительно, что родного брата, Бориса, мое сознание такой чести не удостоило. Или не удивительно?