Смело мы в бой пойдем... - Борис Орлов Страница 12

А после вообще. Выстроились сплошной колонной. И народ из них выходит и бежит вперёд. Случилось что-то видно. Добавил я газу, побыстрее поехал… наконец остановился. Люди сплошной стеной стоят и вой над толпой. Именно вой. Не плач…

…Я иду, раздвигая собравшихся. Мне уступают дорогу. Кто испуганно, кто сожалеюще. Мужчины стоят, стиснув побелевшие кулаки. Женские лица блестят на ярком солнце от слёз. Впереди всех маячат чёрные бесформенные фигуры старух в накидках, оглашающие округу этим нечеловеческим воем. Поодаль стоит отдельная группа, одетая по-разному. Среди них офицеры Франко, простые рабочие, богатые идальго. Женщины, старухи, дети. Они стоят молча. Воют только плакальщицы. Они застыли вдоль оцепления из итальянских солдат, которые их не пускают к обрыву. Взорван железнодорожный мост Пинос-Пуэнте. Вместе с составом. Республиканские диверсанты. В этот момент из-за обрыва появляется первый солдат из «Литторио». На его руках тело ребёнка. Когда-то белая рубашка, наполовину багровая от крови. Изуродованная ручка бессильно свисает, вторая аккуратно скрещена на груди. Синяя юбка располосована острым железом. По испански длинные волосы сейчас представляют собой слипшийся бурый колтун. Это девочка. Появляется второй. Он бледен до синевы, бледнее, чем то тело, которое выносит. Мальчишка. Со счастливой улыбкой на бескровных губах. Только голова мальчугана покоится на его груди. Аккуратно обрезана по шее. Наверное, вагонным стеклом. Следующий солдат. Ещё и ещё… Я слышу крик. Невыносимый. Никогда я не мог себе представить такого крика. Та кучка людей, стоящих отдельно — это родители. Теперь я понял, ЧТО случилось. Недаром все газеты поместили сообщение, что первая смена испанских детей едет отдыхать в пионерлагерь «Артек» по приглашению Правительства России. Для безопасности, поскольку от республиканцев можно было ожидать всего, чего угодно, их вагон подцепили к санитарному поезду…

Тело, почти перерубленное пополам… Раздавленные ноги… Этот вообще, непонятно кто, его закрыли простынёй, быстро меняющей свой цвет, но зато видна голая ножка с удивительно чистым белым носочком… Разве это люди?!! Самому старшему из этих детей было двенадцать лет! Сволочи! За что? Не пожалели раненых, ладно. Но ДЕТЕЙ… Мне плохо. Я чувствую вину. За то, что не уберёг, за то, что не сбросил бомбу раньше на того, кто это сделал. Как их носит земля, скажите мне? Дети — это наше будущее, наше наследие. Не заслуживает жизни тот, кто убьёт ребёнка, тот, кто осмелится на такое. Почему? Объясните мне, почему?!!

Рука помимо моей воли лезет в карман и вытаскивает сигарету. Делаю глубокую затяжку и не чувствую даже запаха дыма. Забыл зажечь. Рядом возникает чья-то рука и услужливо щёлкает зажигалкой. Машинально благодарю и смотрю, как скорбной вереницей тянутся солдаты из под обрыва. На траве лежат накрытые простынями с кровавыми пятнами крошечные тела. Их обнимают родители. Матери бьются в истерике. Отцы плачут молча. Один лежит на земле и исступленно молотит по ней окровавленным кулаком…

— Они специально ждали именно этот эшелон.

Перевожу взгляд на говорящего — это лейтенант берсальеров Дуче. Молоденький парень, намного моложе меня, хотя и я не старик. Его губы трясутся, но он находит силы продолжить:

— Они специально ждали именно этот эшелон. Пропустили два. Один с топливом, второй с боеприпасами. Рванули третий. Триста человек раненых, пятьдесят детей, двадцать две медсестры, четверо воспитательниц, тридцать врачей. В поезде не было ни одного вооружённого солдата. Ничего вообще из оружия. На бортах и на крышах санитарные кресты. Они ждали его. Они взорвали именно его. Почему? Почему?!

Мне нечего сказать ему в ответ. Теперь я понимаю одно: против нас воюют не люди. Нельзя отнести к человеческому виду тех, кто задумал, спланировал и осуществил ЭТО… Когда я сидел в осаде вместе с Севой, я воевал с солдатами. Я бомбил солдат! Они знали, на что идут! Но я никогда не кидал бомбы на жилые районы, я никогда не гонялся с пулемётом за колоннами беженцов. Да, у солдат есть семьи, есть, наверное, дети, жёны. Они воюют за то, чтобы они жили. Но они дерутся честно! Пуля против пули, штык против штыка. Танки против танков. Это — честный бой. Здесь есть своё величие и упоение. Но убивать ДЕТЕЙ…

…Я сажусь на мотоцикл, достаю карту. Ищу путь объезда. У меня приказ. Я должен его выполнить…

Получаю положенные двигатели. Расписываюсь в накладных и требованиях. Веду колонну на свой аэродром. Новой дорогой. Подальше от места диверсии. Фон Шееле доволен, объявляет благодарность. А я не могу прийти в себя. У меня перед глазами стоят маленькие изуродованные трупы несчастных детей…

Вечером нас срочно созывают в «молельню». Зачитывают приказ о случившемся под Кордовой. Про ТОТ САМЫЙ эшелон. После приказа политрук спрашивает, не хочет ли кто высказаться по этому поводу. Неожиданно для себя я встаю и начинаю рассказывать о том, ЧТО я увидел. Своими глазами. Меня слушают в гробовой тишине. Не слышно привычного взрыкивания моторов, не слышно даже пения вездесущих птиц. Тишина. Мёртвая тишина. Все молчат. Но что-то повисает в воздухе. Что-то страшное, жуткое. Мне становится не по себе. Наконец, все молча, без команды расходятся. Через полчаса нас вновь собирают в «молельне». Вылет рано утром. Идём бомбить место подготовки диверсантов. Именно там учатся эти нелюди. Это там сидят советники и наблюдатели из Антанты. Они задумали неслыханное доселе злодейство. И осуществили его. Пора расплачиваться. Одним выстрелом уничтожим двух зайцев: накроем их крупнейшую перевалочную базу, уничтожим наёмников — интернационалистов. Тем более, что всех мирных жителей из городка республиканцы кого выселили, кого расстреляли…

…Ровно гудят моторы. Чёткие девятки «юнкерсов», «СБЮ», «Капрони», «Хейнкелей». Сегодня никому не будет пощады. Чуть выше над нами идут истребители всех трёх стран. Немного впереди и ниже — штурмовики. Курт докладывает, что до цели полёта осталось пятнадцать минут. Ещё раз бросаю взгляд на фотографии целей. Особенно выделяется собор, где находится штаб некоего команданте Лукача. Главного над наёмниками. А вот и цель! Проклятая всеми Герника! Вперёд, геноссе! Как сказал Иисус Навин: Да воздасться каждому по деяниям его!..

Первыми пошли штурмовики. Завывая моторами, они вынырнули внезапно, и на позициях зенитчиков воцарился ад. Хлестнули очереди крупнокалиберных пулемётов, высекая искры из металла орудий. С пронзительным воем устремились вниз сотни мелкокалиберных бомб. Взрывы слились в сплошной рёв, верещание осколков, вопли убиваемых людей, стоны раненых, взвизги рикошетов. Тупые удары осколков камней, которыми были обложены брустверы зениток. Сочное шпоканье, когда вырванное орудие переворачиваясь в воздухе врезается в распростёртые тела. И это было только начало. Предупредить находящихся в лагере был некому. Маскируясь горами штурмовики подошли незамеченными, а бомбардировщики ещё были не видны. Когда же ПВО города было уничтожено, подоспели и те, кому было суждено нанести удар возмездия…

Из распахнувшихся люков вниз посыпались бомбы всех видов и размеров: зажигательные, осколочные, фугасные. Между ними летели бочки с бензином и контейнеры с жидкостью «КС». Мгновенно вспыхнуло всепожирающее чадное пламя. Охваченные огнём люди дико орали от невыносимой боли. Они молили о быстрой смерти, не желая сгорать заживо. С верхушки колокольни летели наземь пылающие тела и с сочным шлепком разбивались о землю. Бомбы сыпались одна за одной, словно невиданный доселе град, каждая из составляющих которого несла смерть и ужас. Внезапно огромный гриб многотонной детонации перекрыл всё пылающее внизу. Земля вздрогнула. Это взорвались, наконец, сотни тонн боеприпасов, предназначенных для фронта. В небо взметнулись камни, ошмётки дерева, куски разорванных тел. Словно в замедленной съёмке запорхали доски перекрытий, почему-то уцелевшие. Будто гигантские птицы они медленно плыли в воздухе, вращаясь вокруг себя. Вот кучка закопчённых людей пытается спрятаться в чудом уцелевший подвал. Захлопывается металлическая дверь, а в следующее мгновение рядом шлёпается железная бочка. Она лопается от удара и струйка резко пахнущего бензина весело скрывается под дверью. Минута, две, пять. Случайный осколок, вспыхивает пламя. Шшух! Огненный язык вырывает дверь с петель, ещё через мгновение слышен дикий рёв. Из проёма показывается дымящаяся фигура, тут же вспыхивающая на воздухе ярким огнём. Рядом взрывается бомба. И рассечённое пополам тело летит неведомо куда. Вот бежит человек в комбинезоне. На его голове чудом держится лихо заломленный берет. Взрыв! По инерции обезглавленное тело делает ещё несколько шагов, а потом заваливается. Из перерубленной осколком шеи толчками, в такт ещё работающему сердцу выплёскивается яркая кровь. В натёкшую лужу падает головня. Шипение. Едкий запах. Неподалёку корчится ещё одно тело — вместо кистей у него желтеют обломки костей. Вот в бегущего попадает бомба. Она маленькая, килограмма на два. И не взрывается. Несчастный в шоке. Он тупо смотрит на торчащий из плеча хвостовик стабилизатора. Что делать? Рядом вырастает конус разрыва и его откидывает воздушной волной. Сочный мокрый шлепок об остатки каменного забора. Тут же опять грохочет взрыв, на этот раз бомба детонировала. Клочья мяса покрывает всё вокруг алыми крапинками, через мгновение тускнеющими до тёмно-багрового цвета от жара бушующего пламени. Рядом падает контейнер с самовоспламеняющейся жидкостью — яростный рёв огня, шипение поджариваемой плоти. Нечеловеческие вопли заживо сгораемых людей. Огня всё больше. Вот его языки сливаются, сливаются… И огненный смерч неимоверных размеров встаёт над городом Герника. Но не очистятся в его огне души подлых детоубийц. Нет такого пламени, не существует, наверное, даже в аду. Да и нет у них душ. Это — не люди… С чувством облегчения и глубокого удовлетворения от хорошо выполненной работы я кладу свою машину на обратный курс.