Любимая игрушка судьбы - Алекс Гарридо Страница 10

Акамие знал, что для него приготовлен другой напиток из кофейных зерен — густой и сладкий, как сироп, мазбут.

Но сейчас, сидя рядом с воинами у походного костра, мальчик и не подумал просить мазбута. Он должен выпить мурра — иначе не стоило и затевать все это.

Нестерпимая горечь обожгла рот, но выражения лица не было видно из-под покрывала. Акамие твердой рукой держал чашку, отпивая из нее неторопливыми мелкими глотками, подражая воинам.

Слева раздался сердитый окрик. Старший из евнухов бежал, размахивая плетью, за ним спешили остальные. У других костров повскакивали на ноги воины. Одни с удивлением следили за поднявшимся переполохом, некоторые бросали тревожные взгляды в темноту, скрывшую ушедшее войско, и двое уже спешили к начальнику, крича и указывая руками в степь.

Но раньше, чем начальник сумел разобрать их крики и отдать приказ…

Акамие не оглядывался: спина его ждала удара плетью, но он только поставил чашку на поднос, чтобы освободить руки. За поясом у евнуха кинжал — на тот случай, если превратности войны отдадут повозку в руки врагу и стража падет, защищая имущество царя: тогда добычей неприятеля станут толстые китранские ковры, шелк, золото и камни украшений, но не Акамие. За поясом у евнуха кинжал, и кто знает, может быть, Акамие удастся дотянуться до него. Он, сидевший у костра с воинами и пивший с ними мурра, не потерпит плети. Он, сын царя…

Но раньше, чем евнух добежал, раньше, чем плеть взлетела над неподвижной грудой плотного шелка, в которой замер Акамие…

Так и должно было случиться: из темноты вырвался конь и встал на дыбы, сбив передними ногами старшего евнуха. Тот с воем покатился по земле. Остальные сами шарахнулись в стороны от завертевшегося на месте жеребца. Золотом отливали его атласные бока в свете костров, а на крепкой спине яростно улыбался белозубый всадник в блестящем шлеме, повязанном белым платком.

Из темноты выскакивали новые всадники, и стража радостно приветствовала их.

Акамие сидел, потому что встать не смог бы. Он чувствовал, что не сможет.

Уже всадник на золотистом коне объехал вокруг костра и остановился перед почтительно склонившимся начальником стражи. Акамие, придерживая обеими руками покрывало, посмотрел вверх.

Тень лошадиной головы металась, закрывая лицо всадника, но белый платок… но гладкий подбородок…

— Брат Эртхиа…

Эртхиа лаской скользнул с коня.

— Брат Акамие!

Начальник стражи до небес превознес милость Судьбы и собственную мудрость.

Царь действительно забыл о наложнике.

Пока разбивался шатер у реки Тирлинэ, вдоль которой повелитель намеревался пройти с войском большую часть пути, царь сам осмотрел ноги и спину своего коня, как каждый из воинов, не доверяя этого слугам.

Потом, воссев в своем шатре, царь принимал ашананшеди.

Лазутчики повелителя Хайра были особенные люди. Они и внешне отличались от прочих подданных, и не одной одеждой. Лица их были светлей, а черты — не так выпуклы и резко очерчены. Ростом они не превосходили хайардов, но были стройнее и тонки в кости, как бахаресские кони.

Они занимали промежуточное положение между знатными семействами, состоящими в родстве с царем, из которых выходили военачальники и советники, и простыми воинами, составлявшими войско.

Но и простой воин, прославив свое имя подвигами и заслужив награды и почести, может стать основателем знатного рода.

И знатный, не оправдавший доверия повелителя и потому лишенный званий и отличий, не замедлит присоединиться к войску, чтобы защищать или расширять границы Хайра и не упустить возможности вернуть себе доброе имя и положение.

Судьба переменчива.

Только царских лазутчиков Судьба словно не замечала. Никто не мог стать лазутчиком или перестать им быть. Лазутчиком можно было только родиться. И умереть.

Никто не знал их путей.

Никто не знал их имен.

Только имя рода — Шур, Тэхет, Ашта…

Представитель каждого из родов нес службу постоянно подле царя, и место отправившегося по царскому поручению занимал другой. Так поступали потому, что хоть любой из ашананшеди справился бы с любым заданием в известных, да и не известных Хайру землях, но род Тэхет лучше знал пути и обычаи южнее оазиса Бахарес, род Ашта привольно чувствовал себя от края до края Просторной степи и за краем ее, в густых и темных лесах, населенных дикими племенами, лазутчики же из рода Шур ходили в Аттан.

Теперь все они, на время похода собранные под началом Шагаты (это вкрадчивое слово из языка ашананшеди означало отнюдь не имя, а звание), были глазами и ушами огромного войска, а также вытянутыми далеко вперед руками, препятствующими распространению слухов.

Их луки били далеко и без промаха, их ножи с листовидными лезвиями летели подобно молниям, а сами они были подобны теням — среди теней и камням — среди камней, и с детства заучивали наизусть описания земель на многие дни пути во все стороны от Хайра: дорог и тайных троп, источников, переправ и селений в них. Выучка их коней вошла в поговорку, хотя одни говорили — послушен, а другие — умен, как конь лазутчика. На этих конях подъезжали они к царскому шатру, скользили с их непокрытых спин и отсылали неприметным движением руки.

Стража беспрепятственно пропускала их к шатру — и у самого входа они, казалось, исчезали: был лазутчик — и нет лазутчика, полог шатра не колыхнулся; а потом так же ниоткуда появлялись, подносили к губам маленькие серебряные свистки, на неслышный зов которых немедленно прибегали их спокойные кони с мудрыми глазами.

Змеиный точный бросок — и всадник уносился прочь, не задерживаясь для отдыха и еды.

Со всего огромного пространства впереди и по бокам войска лазутчики приносили царю известия. Те, что уехали дальше расстояния дневного пути, обменивались с остальными только лазутчикам ведомыми знаками. И все они сообщали сегодня царю: ничто не препятствует продвижению войска, ничто не мешает идти вдоль реки, путь свободен.

После лазутчиков царь принимал доклады военачальников о том, что кони и люди накормлены и устроены на ночлег как подобает.

Лишь после этого он утолил свой голод жареным мясом, лепешками, фулом и чашкой мурра.

Раскинувшись на скромном походном ложе, царь был готов предаться сну, с тем чтобы рано утром вести войско вперед.

Песня, раздавшаяся неподалеку, зацепилась за краешек сознания и удержала его на кромке бодрствования.

Часто дрожал напряженный и страстный звон дарны, и высокий голос привольно парил над ним, и затейливо вился, и падал, и взлетал, замирая у самого неба…

Настигла меня любовь, и поселилась страсть меж ребер моих.

Вдали от тебя пью воду — будто песок глотаю.

Скрыться бы от души, чтоб избежать той муки, которую она терпит…