В городе жестоких людей. Девочка из прошлого - Арина Александер Страница 58

Ксюша согласно кивнула, прикидывая в уме, как лучше к ней дотянуться и подошла к шаткому ограждению.

— Может, лучше за лестницей сбегаем? — предложила Даша, пробуя на прочность прогнившие доски. — Что-то мне страшно.

— Чего тут боятся? — подтянулась на прожилине, потом закинула на неё ногу, ухватилась за соседнюю ветку и вуаля — до первых в этом году ягодок рукой подать. Ксюша потянулась к ним, но, видать, не рассчитала расстояния. Засопела от усердия, начав злиться. — Сейчас, Дашкевич, всё будет.

Посмотрев вниз, и почувствовала, как закружилась голова. Всё же, не такая она и бесстрашная. Просто не хотелось выглядеть трусихой перед зазнавшейся родственницей.

Встряхнула косичками и поднялась на самую верхушку заостренной под 75 градусов доски. Всё, теперь она у цели. Сочные, налитые сладостью краснобокие черешни так и просились в рот, наполняя его слюной.

— Подставляй руки, — крикнула сверху, начав обрывать ягоды. — И сами наедимся, и бабушку угос… Ой! — вскрикнула, взмахнув руками. Скользкая подошва мокасин соскользнула по мокрой после дождя штахетке и она рухнула вниз. Только… вместо ожидаемого удара о землю почувствовала острую боль между ног.

— Айййй… — закричала, застряв коленкой между досок. Руками схватилась за древесину, пытаясь приподняться. — Даш, помоги!

Пришедшая в ужас Дашка даже пошевелиться не могла, не то, что подойти. Так и стояла, не шевелясь и прикрыв ладошкой рот смотрела, как Ксюшины бёдра окрашиваются во что-то красное. Кровь?!

— Позови скорее бабушку, я застряла, — расплакалась она, стараясь приподнять себя. Но чем больше дергалась, тем больнее становилось внизу живота. Между ног вдруг стало тепло и мокро. Ослепительная вспышка перед глазами была в первые секунды после падения, сейчас всё как бы и утихло, только больно очень.

— Ксюх, я сейчас! Ты только не шевелись, хорошо?

— Давай быстрее.

Обливаясь слезами и опираясь ладонями на боковые штыри, всё-таки приподнялась, извлекая из себя окровавленную штахетку. Не смотря на нахлынувший страх, отчётливо понимала, что будь та чуть острое — всё, хана. Хотя и сочившаяся по бедрам кровь вогнала в такой ужас, что стало нечем дышать.

С большим трудом выдернула застрявшее колено и смогла спрыгнуть на землю. Моментально закружилось голова. Хватаясь за забор, на дрожащих ногах начала двигаться к бабушкиному дому. Куда же Дашка подевалась? Тут бежать от силы две-три минуты.

Так и шла к дому, держась из последних сил. Зрачки расширены, руки и ноги в крови.

Боялась, что умрет. Что у неё продырявились кишки, и теперь вся кровь медленно вытечёт из неё, лишив жизни. Когда её навстречу выбежала перепуганная Пелагея, она едва не теряла сознание от боли.

— Господи! — всплеснула руками, подбегая. — Что случилось?

— Бабуль, я… упала, — прозвучало едва слышно. — Только не ругайся.

— Где упала? — похолодела Пелагея, увидев, в каком состоянии её бедра. — Ксюш, где ты упала, что случилось? Васька! — заорала на всю деревню, придерживая начавшую оседать девочку. — Ой, людоньки, помогите!..

Вздрогнула, сбросив с плеч воспоминания.

Вместо заварного кофе, достала растворимый, насыпала в чашку двойную порцию. Несколько секунд ушло на решение вопроса, стоит ли добавлять сахар и, решив, что не стоит, взялась за чайник.

Сейчас ей было так же хреново. Внутри всё жгло и ныло. Воспоминания давно минувших дней, а ощущения — словно вчера произошло. Думала, больше не переживет подобный ужас, а оно вон как. Пережила. Правда, обошлось намного меньшей болью, только легче от этого не стало.

Сейчас бы прижаться к родным рукам, выплакаться на них, почувствовать прикосновения шершавых ладоней к волосам. Сейчас ей тоже было больно. Она потеряла частичку себя. И хуже всего то, что никто кроме неё не был виноват.

Как она там говорила: счёт один ноль? Ничерта подобного. Счёт — три ноль. Минус три человеческой жизни. Две из которых — на её совести.

Как после этого смотреть в глаза Денису? В них тоже плескалась боль. Похрен на стресс, на снившиеся каждую ночь кошмары — это все мелочи по сравнению с душевными пытками, которым подвергалась, стоило только закрыть глаза.

— Так, всё! — разозлился Денис, устав наблюдать за её самоистязанием на четвёртый день после выписки из больницы. — Нам надо поговорить.

— О чем? — вылила в раковину остывший кофе и, облокотившись о стол, стала ждать, пока закипит чайник. — Тебе ещё раз рассказать, как на моих глазах убили тридцатилетнего парня или ты хочешь узнать, как я себя чувствую? Так я отвечу — хреново. И на любой другой вопрос отвечу так же. Это понятно?

Понятно. Ему ли не понять? Но как достучаться, донести, что ему тоже хреново? Что нуждался в ней так же, как и в её поддержке? Каждое утро начиналось с обвинений. Самого себя во всех грехах. А он грешный — этого ли ему не знать.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Не важно, что к концу первого месяца беременности зародыш только начинает напоминать плод. Что у него только-только начинает развиваться сосудистая сетка, шея приобретает более контрастные очертания, начинают формироваться внутренние органы малыша. Он ещё не умеет чувствовать, реагировать, дышать. Но он был. Он был её частичкой. Верила, что у него уже была душа.

Тут нужно время. И терпение. И он его дал. Неделя прошла. Разве этого мало? Если каждый закроется в своем мире — лучше не станет. Так и будет хреново. Им стоило выговориться. Не так, как в первый день госпитализации: нахрапом, по живому, со слезами и болью. Спокойно поговорить. Услышать друг друга и тогда всё то, что давило на сердце непосильным грузим, станет в разы легче.

Ведь у них ещё вся жизнь впереди. Ещё будет не одна беременность. Он это понимал, а вот Ксюша…

Снова повисла тишина. Напряженная, тягостная. От которой хотелось укрыться. Которую хотелось разбить, потому что тошно уже. Устал от неё. Устал разговаривать с безучастной оболочкой, пытаться достучаться, показать, что жизнь продолжается.

Каждый раз, когда начинал об этом разговор, она так на него смотрела, что слова застревали в горле. Боже, куда он лезет? Он был тем, кто больше всех мог понять её… и в то же время чувствовал себя бессердечной мразью, пытающейся донести, что убийство на её глазах — это закономерность.