Рука - Юз Алешковский Страница 67

Не знаю, почему вспомнил я сейчас о хранящемся у менярассуждении Фрола Власыча Гусева о феноменальном свойстве серого веществачеловеческого мозга не чувствовать боли. В серое вещество можно вбивать гвозди,сливать дерьмо и серную кислоту, травить его можно «Солнцедаром», сивухой игладить раскаленным утюгом. Вот фрол Власыч и тиснул у меня в кабинетелюбопытное рассуждение «о нечувствительном к боли сером веществе мозга, какматериальном субстрате человеческого Разума», увязав это поразительное свойствос одной из важнейших функций Разума – экспериментированием с Идеями – и сболевыми последствиями для человечества, животного и растительного миров такогобеспардонного, по выражению Фрола Власыча, экспериментирования.

Я как-нибудь зачитаю это рассуждение. Вернее, я прочитаю еговслух самому себе…

Вам как-то не понравилось, что я, пропустив момент началасталинской охоты на Сатанинскую силу, перешел сразу к вашему папеньке.Восполним пробел из-за немаловажности для нашего дела того момента…

– Пойдем, Рука, в подземное царство, – сказал мнеоднажды Сталин. – Пора пришла.

Ночью спустились мы по мраморным ступеням ко гробу вождямирового пролетариата, и меня подташнивало от впившихся за день в мрамор стениспарений толп трупоидопоклонников – взволнованных, праздных, любопытных,фанатичных и полоумных.

– Они там думают, что я сюда прихожу молиться, тогдакак я спускаюсь сюда помолчать и подумать. Они там думают, что Сталин писает отрадости, если его называют Лениным сегодня, тогда как Сталин, к сожалению,всего-навсего – Джугашвили вчера, и от этого тракта надо не писать, а плакать.Спасибо тебе, Ленин!.. Большое спасибо! Ты завещал нам прогнать Сталина, каксобаку, с поста генсека. Клянемся тебе вновь и вновь, что мы с честью невыполним и эту твою заповедь!

Когда Сталин в мертвой тишине, подняв указательный палец,говорил: «они там думают», я чувствовал удушье и мне казалось, что и Сталин, ия заживо похоронены в мраморном подвале и избраны нечистой силой охранять трупжелтого человечка в кителе с нагрудными карманами, потерявшего последнююпримету отношения к жизни – способность по-человечески разложиться в сырой,замечательной, с такой любовью сотворенной Богом земле, или стать хотя быгорсткой пепла. И охранять нам его мертвый сон непонятно сколько, может быть,бесконечно долго, пока Иван-царевич не даст знать о себе серебряным звономлошадиных подковок по черным камешкам Красной площади, пока не сбежит он внизпо мраморной лесенке, не сбросит с гроба хрустального крышку, пока нерасшевелит мертвеца и не скажет ему, улыбаясь: «Вставай, дядька! Вставай, да идиспать в постельку готовую, в теплую и пуховую!» И возьмет Иван-царевич желтогочеловечка на руки, как деток берут, заснувших в гостях от сладкого измора, иперенесет его на руках туда, где всем положено покоиться от века, и помолитсяна коленях, чтобы приняла Мать-Сыра Земля хоть что-нибудь, хоть клеточку одну,оставшуюся от человека несчастного, от раба Божьего – Ульянова Владимира, Жутьпробрала меня, а Сталин, уверенный, что похоронил Джугашвили заживо по прямойвине мертвеца, который якобы жив, и якобы будет жить, окаменел от ненависти кСиле, бросившей его с какого-никакого, но с живого пути в мертвые тискиказенной службы. А в них уже не повертухаешься, даже если очень захочешьповертухаться: они там не дадут! Не дадут! Кто-кто, а он их хорошо знает! Он ихтворил по своему подобию! Не дадут! Не вымолит он у них за тихую, оговореннуюлюбыми политическими условиями отставку ни глотка воды, ни вздоха воздуха наутренней Улочке Гори, ни безымянного, унизительного по их мнению существованияпастухом, сторожем, чистильщиком сапог, мойщиком посуды, служителем в рядовомморге. Не дадут, проститутки вокзальные, жестокие, лживые! Всюду смерть…

– Иосиф Виссарионыч! – говорю. Вздрогнул, ожилрябой камень страдающего всемирно известного человеческого лица. – Может,и не та сейчас минута, и дурак я глупый, как всегда, но хочу обратиться к вам спросьбой.

Момент я, однако, выбрал правильно.

– Говори, Рука, Я хочу слышать голос. Говори.

– Дело ко мне поступило, Иосиф Виссарионыч, одноготалантливого артиста ТЮЗа, Волконского Николая. Наследственность. Пьет парень.Гол как сокол. Дома – четыре угла. Только на стене черный громкоговорительвисит. Два угла проституткам сданы и вперед за три года пропиты, в третьем матьютится больная, из бывших, княгиня-графиня, короче говоря. В четвертом углу –иконостас стоит. Не может его пропить Николай. Скорей подохнет, говорит,Волконский с похмелюги, но иконы не предаст. Не пойдет он по этому пути.

– Цитирует, – усмехнулся Сталин, презрительнокивнув в сторону трупа.

– Да. Не пойдет он, говорит, по этому пути. Тут,говорит, Волконский бесконечно возвышен над алкоголем и чтобы не впасть отвозвышения в непомерную гордыню, обязан выпить рюмочку другим путем.

– Что же натворил этот… народный артист? – живопоинтересовался Сталин.

– Страшно сказать, Иосиф Виссарионыч, –говорю. – Уникальное в своем роде преступление. Статьи на него даже нетсоответствующей в кодексе, хотя припаять можно любую, от измены родине, террорапротив руководящих работников до халатности и кражи орудий производства.

– Рассказывай. Не знал, что в Советском Союзе есть ещенастолько свободные в своих поступках люди, что уже и статьи не подобрать дляих преступлений. Вот страну мне подкинули! – Неодобрительно и суровоглянув на Ленина, сказал Сталин. – Я слушаю.