Как начать разбираться в архитектуре - Вера Калмыкова Страница 67

О королях Неаполя можно сказать то же самое: они поощряли искусства и ценили прекрасное. Увы, в 1504 году Неаполь попал под власть Испании, и развитие культуры здесь прекратилось.

В каждом значительном здании вне зависимости от его функции – будь оно общественным, или частным домом, или храмом – непременно сохранялось несколько, как можно больше, произведений живописи. Так повышался общественный статус тех, кто владел художественными сокровищами, не важно, мирян или духовных лиц.

При этом в Италии XV и начала XVI века царила нравственная и политическая анархия, которая многими историками периода квалифицируется как «ужасающая». Рассказывают, что когда двенадцатилетний Рафаэль однажды утром вышел на улицу родного Урбино, по этой улице текла в буквальном смысле река крови. Сколько народу было убито в ту ночь претендентами на власть в городе, чтобы это оказалась именно река?.. Читая «Ромео и Джульетту», мы не задумываемся, что, по сути, кланы Монтекки и Капулетти – это банальные банды с банальными «братками», «быками», только одетыми по моде того времени.

Но по сравнению с чумой, которая не оставляла в покое европейцев, человеческие дела воспринимались как значительно меньшее зло. И, как ни странно, они не казались уж такими катастрофическими: с ними можно было бороться, хотя бы в своем сознании, не замечая их или не придавая им значения и тем самым побеждая их. Можно было уйти в созерцание, в рассуждения, в вычисления. Так и поступал человек, имевший образование, причастный к высокой культуре.

Никакая анархия не мешала меценатству, потому что меценатство осознавалось как способ служить красоте, а значит, вечности, а значит, Богу. Если бы богатые семьи не оказывали финансовую помощь художникам, не финансировали бы строительство, не состоялся бы и Ренессанс. А помощь считали своим долгом оказывать потому, что необыкновенно высоко поднялся престиж культуры и, соответственно, любой эстетической деятельности. И это на фоне бандитизма, жестокости, коррупции и разврата…

Культурный и интеллектуальный потенциал накапливался в эпоху Средневековья. После возведения в Европе первых готических соборов человек преодолел сопротивление пространства и победил земное тяготение, хотя в тот момент и не знал, что побежденная сила носит имя гравитации. Впервые за полуторатысячелетнюю историю базилика, этот идеальный, абсолютный, начиная с античных времен, образ храма был трансформирован – он получил третье измерение, высоту. В храм вошел свет, причем благодаря витражным стеклам в храм вошел и цветной свет. Вошла сама Красота. Она, с одной стороны, воспринималась как божественная, имеющая иррациональную природу, а с другой – могла быть осознана и понята человеком-творцом с помощью идеи числа, того самого божественного числа, которое в своей философии разрабатывали Платон и Пифагор.

Культура – это всегда система ценностей. До XV в. средоточием основополагающих ценностей была христианская религия. Однако к началу Ренессанса ситуация стала меняться, поскольку начал падать авторитет системы управления Римской церкви. Это не привело к кризису веры, к сомнениям в истинности учения Христа. В Европе к тому времени сформировалось четкое и незыблемое понимание, сквозящее во всех антиклерикальных памфлетах: священник не может осквернить мессу. Разнообразные, более поздние (XVI в.) ответвления христианства, которые для удобства назовем реформаторскими, также основывались не на критике веры, а на недоверии к принципам церковного управления. Институт папства многими, увы, осознавался как порочный: аппарат управления был к тому времени настолько, выражаясь современным языком, коррумпирован, что доверия среди паствы уже практически не вызывал, тем более если к этой пастве принадлежали люди образованные.

Образ жизни некоторых пап был открыто безнравственным. Так, например, Папа Александр VI (1492–1503), происходивший из семьи Борджа, весь свой понтификат посвятил возвышению своей семьи. Он имел четверых детей, хотя ему предписывалось жить в безбрачии и воздержании. Всех детей он признал и для всех добивался должностей, в том числе и церковных.

Освобождение от авторитета церкви повлекло за собой рост индивидуализма. Если принцип всеобщего коллективного существования как паствы дискредитирован, значит, начинается разработка тех ценностей, которые человек может осознать и воплотить индивидуально, и это, прежде всего, искусство и наука, в эпоху Ренессанса воспринимавшиеся, как и ранее, единым целым. Но, разумеется, общество, в котором гениальный одиночка, двигающий прогресс, и масса, всегда косная, всегда трудно и неохотно меняющаяся, разобщены, – такое общество непрочно. Что мы и видим в XVI веке, когда идеалы Возрождения были в буквальном смысле утоплены в крови общеевропейских войн, носивших, обратим внимание, прежде всего религиозный характер.

С другой стороны, раз человеческая мысль перестала быть привязана только к осмыслению богословских вопросов, значит, она начала касаться предметов, ранее ее не интересовавших, и сам ход ее изменился. Теперь, выражаясь словами Бертрана Рассела, английского историка философии, умственная деятельность превратилась в восхитительное приключение.

Приключение же требовало пространства, где герой мог развернуться… И городская среда в Италии стала как раз таким пространством. Уже Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции поражает некоторой внутренней «пустотой» интерьера в сравнении с готическим собором. И это тоже возможность для человека – проделать свой путь.

Итальянцы и шли по такому пути, и не только в области архитектуры и изобразительного искусства. Поэзия и наука в то время охватывалась одним общим термином «litterae». Общепринятый взгляд был таков: поэзия отличается от науки только тем, что высказывает те же истины не прямо, а через художественные образы. Вот почему никого не волновало, что Леонардо да Винчи в один момент пишет «Мону Лизу», а в другой – проектирует осадную машину. Никому в голову не приходило сказать ему: «Эй, не разбрасывайся, займись чем-нибудь одним!». И вот почему сегодня, говоря о разносторонне одаренном и деятельном человеке, мы называем его «ренессансной личностью».

В основе любого произведения искусства лежала уже известная нам идея золотого сечения. Как она проявлялась на практике, видно благодаря анализу «Божественной комедии» Данте. Современники и потомки, подчеркивая совершенство Комедии, воспевали тот факт, что вся она подчинена идее троичности: текст состоит из трех частей, в каждой по 33 песни, с учетом вводной песни перед первой частью всего песен оказывается 100, а это совершенное число. Причем каждая песнь написана трехстишиями, терцетами, строфы зацеплены друг за дружку рифмами, а содержание указывает на истину Единого Бога – последовательность Ада, Чистилища и Рая, т. е. греха, покаяния и божественной Любви. Это видим в Комедии и мы с вами. Но для нас это «форма». Содержание мы норовим пересказать своими словами. Значение эстетического приема мы не осознаем непосредственно, хотя, конечно, воспринимаем его и наслаждаемся красотой. Но для современников Данте троичный принцип композиции Комедии являлся живой оболочкой истины.

Как работал на практике принцип золотого сечения, можно понять, посмотрев на картину Пьеро делла Франческа (1420–1492) «Идеальный город» (конец XV века). Сразу надо отметить, что принадлежность работы именно этому художнику – факт недоказанный.