Солнце и смерть. Диалогические исследования - Ганс-Юрген Хайнрихс Страница 48

В мышлении XX века морфологический импульс наличествовал всегда, хотя гуманисты и сторонники историзма делали все, чтобы отодвинуть его на дальний план. У морфологов и структуралистов общее то, что и те и другие находятся под впечатлением формальных порядков, которые ставятся выше жизни, выше трудов, выше языка индивидов и целых народов и, словно структурные боги, властвуют до тех пор, пока не будут свергнуты другими порядками, – и у структур тоже случаются закаты богов. Это – идеи, воспринять которые люди еще не готовы, потому что они описываются словами, употребляемыми в переносном смысле.

Для того чтобы объяснить, как я пришел к своему пониманию формального, мне придется избрать несколько иной подход. Идеи Шпенглера о морфологии всемирной истории при этом не играют никакой роли, но тем большую роль, напротив, играет программа поэтики пространства, предложенная Башляром. В его невероятно познавательной, очень симпатичной, очень умной и очень наивной книге под таким же названием – «Поэтика пространства» – есть маленькая глава «Феноменология круглого», в которой я нашел два высказывания, указавших мне путь. Первое из них гласит: «Мир кругл вокруг круглого существования» – из этого вышла вся микросферология «Сфер I», причем тому способствовал второй тезис, а именно: «Шар геометрии – это полый, по сути своей пустой шар. Из него не выйдет хорошего символа для наших феноменологических штудий о полном закруглении».

Эти девизы имеют обязательную значимость для микросферологии, изложенной в первом томе, потому что я там, как было сказано, должен был иметь дело с малыми мирами, имеющими нежные стенки, – иметь дело с малыми мирами парной связи, симбиотической партиципации, интимного резонанса, о которых сразу же было ясно, что их образом-гештальтом не может быть шар, понятый геометрически, и что их, скорее, должны представлять «заполненные» округлые образования или «беременные» пространства. Поэтому именно «пузыри», а не идеально-точные «шары»; сферы в метафорическом смысле, а не сконструированные при помощи циркуля круглые конструкции или круглые космосы.

Но все меняется в принципе, стоит нам перевести взор, стоит нам только посмотреть на крупные формы, о которых заходит речь во втором томе, – не случайно он называется «Глобусы» и не случайно в нем говорится о боге и мире, поскольку и тот и другой мыслились традицией как инклюзивные шары. Но я полагаю, что смогу показать, что и бог, и космос никогда нельзя представлять как шары пустотелые. В центре «Глобусов» – то революционное изменение картины мира, которое было осуществлено греческим просвещением, относительно которого можно доказать, что оно было не чем иным, как проведением геометрического идеализма в космологии и логического идеализма в теологии – и связыванием первого со вторым. Здесь, в доктринах античной Академии, впервые проявляется метафизически заостренное внимание к понятию шара. От платонизма, который был ярко выраженным морфологическим идеализмом, начинает свое развитие мощная традиция метафизики шара, которая проходит сквозь всю западную историю идей до самого преддверия Нового времени, где с началом антиплатоновского эксперимента, который мы называем современностью, классическое наследие старой Европы словно бы разом погружается в забвение. Более чем двухтысячелетнее существование метафизики шара – это не мелочь. Тем не менее этот комплекс не только оставлен без внимания более поздней философией, но и практически игнорируется ею, так что у меня здесь не было никаких действительных предшественников из числа современников, кроме весьма редких исключений – например, Дитриха Манке ^[168], который в тридцатые годы опубликовал исследование о Всеохватывающей Сфере. Забывчивость сегодняшних школьных философов по отношению к таким идеям, благодаря которым они не могут непосредственно начать что-то свое, просто подкупает.

Понятие формы, с которым я работаю в «Сферах I» и в «Сферах II», таким образом, не вкладывается – как то обычно бывает у морфологов и структуралистов – в предметы как образец и не проявляет себя как их латентная структура, выступая чем-то вроде их бессознательной формы; нет, я – особенно во втором томе – имею дело уже с артикулированной историей точных представлений о форме мира как шаровой тотальности. От Платона через Плотина к «Книге 24 философов» («Buch der 24 Philosophen») и далее к Николаю Кузанскому, Кеплеру, Лейбницу, Новалису протягивается золотая цепь глубочайших и ценнейших высказываний о необходимо шаровом образе божественного и космоса.

Я читаю классическую метафизику как библиотеку действенных высказываний о мировом целом, выполняющем функции иммунной системы <обеспечивающем защиту от вредных воздействий извне>. Онтология – это, следовательно, первая иммунология, а потому интерес к ней никогда не иссякнет. Но онтология сегодняшняя – в соответствии с прогрессом в понимании проблемы иммунитета – уже не та, что у классических теоретиков бытия.

Я позволю себе заметить далее, что придерживаюсь такого мнения: «Глобусы» впервые смогли представить подлинную и действительную историю того, что обсуждается в современной социологии, в политике и журналистике под рубрикой, которая озаглавлена раздражающим истерическим словом «глобализация». Ведь глобализация, как выяснилось, уже на протяжении двух тысяч лет с лишним была главным предметом размышлений староевропейской философской теологии и космологии, а именно – рационализацией бога и мира с помощью могущественнейшей конструктивно используемой идеи формы – шара. То, что мы сегодня понимаем под глобализацией, представляет собой лишь поздний ремейк пьесы, которая появилась далеко в прошлом и о подлинных предпосылках которой, равно как и о ее масштабах к нынешнему времени, не знает никто – даже приблизительно. Зримым воплощением этой древней истории является сам глобус – это изобретененное античностью средство геометрического, а лучше сказать, уранометрического изображения мира, которое знало историю триумфа, масштабы которого доходили просто до невероятного, – историю, начавшуюся с 1492 года, с плавания Колумба, и продолжающуюся до сегодняшнего дня.

Я считаю ценным то наблюдение, что вплоть до самого недавнего времени глобусы всегда существовали в паре – небесный и земной. Уже одно то, что сегодня перед нами земной глобус стоит в одиночестве, что-то говорит о метафизическом кризисе места обитания человека.

Если древние воспринимали в медитации космос как шар, то это происходило главным образом с намерением назидательным и утешительным. Мир кругл – поэтому все будет иметь хороший конец; такова была философская благая весть античности. Напротив, для людей современных из тезиса, что мир кругл, следует противоположный вывод, а именно то, что мы уже не можем чувствовать себя в безопасности от других, в изоляции от них, – и это дурная весть современности. Примечательно, что европейцы начали жаловаться на так называемую глобализацию только тогда, когда утратили полную уверенность в том, что они будут постоянно в выигрыше от закругленности планеты, от того простора, который она открывает. Пока мы, на протяжении более четырехсот лет, являлись как открыватели к открываемому и рассматривали чужаков как приложение к вновь обретенному нами миру, едва ли кому-то не нравилась «глобализация» – разве что подвергали критике несправедливости империализма и рабовладения. Но теперь, когда началось разнонаправленное движение по всей планете – как туда, так и обратно, – и Другие могут добраться до нас столь же легко, как мы можем добраться до них, все кричат «караул»: дескать, антиподы с другой стороны Земли отнимают у нас привилегии благосостояния.