Двуликий Янус. Спорт как социальный феномен. Сущность и онтологические основания - Алексей Передельский Страница 40

Итак, рост экономической базы и политического влияния оказывает на развитие спорта двоякое воздействие. На раннем этапе этот рост обуславливает институционально-политическое оформление спорта, а на позднем этапе – интерес защиты экономической собственности и политических привилегий, в конечном счете, вызывает кризис данного вида (сферы) спорта, точнее, кризис официального статусного институциолизированного спорта.

Правомерность включения спорта в политическую организацию общества признается даже теми авторами, которые не считают спорт собственно политическим учреждением, подчеркивая, что эта организация возникает на основе определенной системной социально-групповой самодеятельности по поводу конкретной психофизической практики, а не вокруг политических воззрений определенной эпохи. Однако и они отмечают, что участие в политической деятельности превращается в одну из главнейших социальных функций спорта. Поэтому, на наш взгляд, даже если считать спорт неполитическим учреждением (хотя в Новейшей истории вид спорта нередко учреждается политически, по произволу тех или иных политиков), то его уж никак не назовешь неполитической организацией. Отказать спорту в статусе политической организации невозможно, учитывая его неформальное и формальное вхождение в политическую организацию общества, активную политическую деятельность высших и средних спортивных функционеров, известных спортсменов по осуществлению власти в государстве, участию в управлении государственными и общественными делами.

В итоге мы приходим к тому, что рассматриваем спорт (вслед за церковью) как социально-политический институт, имевший в древности двойственную природу (религиозную и светско-политическую); как, несомненно, политическую организацию (а иногда и как политическое учреждение), специфика которой вытекает из её социокультурной (в том числе и религиозной) природы.

Как соотносятся между собой религиозная и политическая стороны сложного, но единого социального института? Могут ли они существенно влиять друг на друга? Как протекает подобное взаимодействие и в какие моменты существования института оно достигает кульминационной степени?

По мере политизации религии или спортивного движения политика всё больше становится не только формой, но и содержанием деятельности религиозных или спортивных организаций, что проявляется в содержании проповедей и официальных речей, в деятельности священников и спортивных функционеров. Теперь уже политика (а не вероучение или спортивный рекорд) превращается в основной объект церкви и спорта. А если самой системе религиозного сознания или спортивной деятельности и приписывается определенное влияние, то это делается в соответствии с политическими задачами и целями.

Относительная безразличность церкви к догматам религиозной доктрины (а официального спортивного руководства – к спортивному регламенту и принципам), разумеется, не признается непосредственно, но опосредованное признание этого факта заключается, во-первых, в том, что эти религиозные догматы (спортивные положения и принципы) приспосабливаются к реальной действительности, обмирщаются, теряют свой мистический, иррациональный смысл, таким образом, перестают существовать именно как религиозные и даже как собственно спортивные. Косвенное признание религиозной индифферентности церкви, состязательной непосвященности спортивного руководства проявляется, во-вторых, в том, что происходит глобальное расширение религиозного и спортивного влияния на всю область политических отношений и деятельности, на всю политическую организацию общества, которая наполняется своеобразной выхолощенной религиозностью и спортивностью. В результате уничтожается принципиальное различие между церковью, спортом и другими политическими институтами и организациями. Возможность религиозной (в частности, состязательной) наполняемости внецерковных политических институтов объясняется самой их природой как политической стороны (формы, способа) человеческого отчуждения.

Можно ли ставить утверждение о безразличии церкви или официального спорта к своему вероучению или кодексу в такой сильной, абсолютной, категоричной формулировке или следует смягчить его, показав моменты влияния на церковь со стороны специфической системы религиозного сознания, со стороны её религиозной природы, а на спорт – со стороны внутренних закономерностей спортивного процесса?

Попробуем найти ответ в классических учениях мировой политологии и политической социологии. Представители политической социологии Италии Гаэтано Моска и Вильфредо Парето, например, утверждали, что политическая власть осуществляется не всем классом, а определенной группой, которая представляет собой ничтожное аристократическое меньшинство по отношению к массе управляемых. Эту привилегированную группу, рекрутируемую из господствующих слоев общества, имеющую непосредственный доступ к механизмам политической власти, Моска называл «политическим классом», а Парето именовал «политической элитой».

В 1896 г. в «Основах политической науки» Моска писал: «Во всех человеческих обществах, достигших известного уровня развития и культуры, политическое руководство в самом широком смысле слова, включающее… административное, военное, религиозное, экономическое и моральное руководство, осуществляется постоянно особым, т. е. организованным, меньшинством» [Моска Г., 1982; с. 24]. В эту достаточно замкнутую группу политического управления наряду с другими аристократами включаются и церковные иерархи и высшие спортивные чиновники.

Итак, институтом церкви и спорта управляет особое аристократическое, организационно оформленное меньшинство, которое, как правило, стремится к кастовой замкнутости.

Но, с другой стороны, всегда есть новые силы, которые дерзают сменить старые у руля политического управления, поэтому имеет место и аристократическая и демократическая тенденции. «Признаком надвигающейся серьезной трансформации правящего класса» является «любое указание на то, что политическая формула устаревает, что вера в её принципы поколеблена». Но независимо от серьезности политического катаклизма «более или менее многочисленные элементы старого правящего класса будут входить в шеренги нового…» [там же, с. 31].

Теперь обратимся к французской школе политической науки, а именно, к теории политических институтов.

На основании анализа рассуждений таких её представителей, как М. Дюверже, М. Прело, Ж. Бюрдо, на наш взгляд, можно вывести следующую усредненную концепцию: раз возникнув, институт сохраняется и развивается уже по своей внутренней логике независимо от людей, которые его первоначально составляли. Возникает своеобразная воля института, направленная на усиление его социально-политической мощи и стабилизации. Эта воля выражается через волю органов института. Содержание этой воли уже не исчерпывается выполнением тех функций, которые породили институт. При переходе от индивидуальной к институциализированной власти политические лидеры уже не осуществляют власть как свою прерогативу, а становятся лишь агентами института. Определить реальное политическое лицо института можно не по его официальному правовому кодексу, а только посредством изучения его реальной политической деятельности, которая способна существенно игнорировать последний [см. там же; с. 202–208].