Путешествие Сократа - Дэн Миллмэн Страница 37

С воцарением Александра III наступил период реакции, и преследования евреев и цыган ужесточились. Их самыми непримиримыми гонителями были, с одной стороны, крайние националисты-черносотенцы, с другой — Грегор Стаккос и его люди.

В отличие от черносотенцев, Стаккос делал это без всякой идеологии. Его ненависть к евреям носила личный характер, а причины этой ненависти оставались до конца не ясны даже его подручным. И это было не единственное отличие. Казаки, в своем большинстве, могли убивать врагов царя, но редко опускались до того, чтобы растаскивать их имущество. Стаккос же не гнушался тем, чтобы рыться в сундуках и кладовках своих жертв, прикарманивая все, что казалось ему ценным или интересным, а только потом отдавал приказ жечь все подчистую, уничтожая все следы своих преступлений.

Он не оставлял живых свидетелей, чтобы те не помогли выйти на его след. И был просто-таки одержим заметанием следов. Стаккос и его люди никогда не возвращались прямиком к своему лагерю, но кружили по каменистым пустошам, шли окольными путями вдоль рек. Их появление и исчезновение было всегда внезапным. Оставались только слухи, одинаково путаные и леденящие кровь.

За эти последние несколько лет к атаману примкнуло немало людей из тех сел и местечек, через которые им случалось проходить. Была там и молодежь, жаждавшая острых ощущений, хватало и бывалых разбойников. Были в его отряде и женщины, решившие примкнуть к Стаккосу — каждая по какой-то своей причине. Стаккос установил в своем лагере неписаные, но от того не менее жесткие правила поведения и строго следил за тем, чтобы никто не смел их нарушить.

За это время Стаккос успел завести новую традицию. Каждый год или два он сохранял жизнь одному еврейскому младенцу и отдавал его на воспитание своим женщинам с условием, чтобы вырастили его добрым христианином. Зачем это ему нужно, Стаккос тоже не стал объяснять своим головорезам. Возможно, он очень хотел видеть себя — хотя бы в собственных глазах — «спасителем детей». Но и сам его отряд со временем все меньше напоминал племя кочевников, обрастая детьми и хозяйством, как и всякое казацкое поселение.

Жестокость, с которой они обращались со своими жертвами, росла, как снежный ком. Настало время, и люди Стаккоса уверовали, что для них нет ничего недозволенного. Но жестокость в отношении евреев была в их понимании необходима, даже поощряема. Их оружием были не так сабли и ружья, как отличающая всех фанатиков уверенность в своем праве судить и карать. Они не останавливались ни перед чем.

Сторонний наблюдатель, увидев их на временных стоянках, едва ли отличил бы их от обычных поселян. Они воздвигали такие же хижины, разводили огонь в таких же очагах, жили с женщинами и воспитывали детей. Единственное, чего не было у этих людей, — человечности. Опьяненные чувством своей неуязвимости, поставив себя над законом и моралью, они, словно чума, носились над просторами России, сея на своем пути смерть и разрушение.

Пришло время, и одним теплым июльским полднем в воскресенье Грегор Стаккос с небольшим отрядом оказался на мирной лужайке на берегу Невы.