Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд Страница 37

Классическому марксизму трудно принять неконтролируемую природу неотчужденной стихийности, хакерскую этику и стремление к посткапиталистическому рабочему самоуправлению. Кажется, что классический марксизм не может увидеть любое из этих явлений как оправданное действие классово сознательных рабочих, как нечто прогрессивное. Мы слышим, что рабочий класс по-прежнему остается единственной силой, способной изменить общество. Пришла пора порвать с подобным образом мысли, порвать цепи, сковывающие марксизм, точно Прометея; пришла пора для марксизма позволить себе больше свободы, пора пуститься в свободное плавание в обстановке относительного перенаселения, среди людей, которых капитализм «освободил». Пришла пора без догматизма относиться к своим структурным и продуктивистским принципам и сражаться с помощью новых орудий и новых технологий за нематериальный материализм, за доминирующее положение рабочего класса, который уклоняется от работы. Марксизм обладает и программным обеспечением, и «железом», необходимым для построения новых форм кооперации и солидарности, новых всемирных форм стихийного активизма и самоуправления в глобальной деревне, изобилующей информационными технологиями.

Надо завоевать меньший мир. Старые споры о роли государства при переходной «диктатуре пролетариата» сегодня представляются отжившими свой век и с организационной точки зрения неуместными. Поскольку мало шансов на то, что заводской цех останется оплотом радикализма и его настроения выйдут за пределы оборонительных маневров, и поскольку класс, который Маркс провозгласил революционным, разложился и сделался беспартийным, «взять власть» с помощью традиционного рабочего синдикализма и партийного авангарда кажется политически бессмысленным и практически неосуществимым. Зато решаема другая задача – даже более амбициозная и потенциально более важная: рабочее самоуправление жизнью, спонтанная субъективация с точки зрения общественного воспроизводства в рамках повседневной жизни, в рамках гражданского общества. Субъективация означает то, что люди создают собственные объективные структуры, что их организации и даже несбыточные мечты заставляют их двигаться вперед, действовать, стремиться к коллективной автономии. Их соединяют эмоциональные и виртуальные узы; эти два элемента не исключают друг друга в возникающем состоянии ярких переживаний. Для Анри Лефевра, потратившего немало чернил на исследование темы рабочего самоуправления, «главное противоречие, привносимое и актуализируемое рабочим самоуправлением – это его противоречие с государством. По сути, рабочее самоуправление подвергает критике государство как сдерживающую силу, возвышающуюся над обществом как целым, рабочее самоуправление выражает и требует от социальных взаимоотношений присущей им рациональности. Однажды высаженное в почву, на нулевом уровне, в расщелине, это скромное растение начинает угрожать всему гигантскому зданию государства» ^[131].

Однако, говоря (в 1966 году) о «сдерживающей силе» государства, Лефевр имел в виду государство безмятежной эпохи «фордизма», государство, чей административный аппарат вмешивается в управление повседневной жизнью. Таким образом, это было патерналистское государство, накладывающее определенные ограничения на обычных людей в целях обеспечения потребностей капитала в воспроизводстве. Сегодня, однако, государство по преимуществу самоустранилось от такого рода опеки, хотя и не в марксистском смысле этого термина. Оно самоустранилось от социальных потребностей людей, беззастенчиво переключив «постфордистский» патернализм на капитал. Исторически традиционное требование рядовых людей к государству – это требование заботиться об интересах трудящихся. Таким образом, вместо того чтобы освободиться от господства государства, разрушить государство или захватить в нем власть, рабочий класс впал в пассивную зависимость от него. Это привело к тому, что когда в конце 1970-х – начале 1980-х на подмостки взошли Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган, левые оказались перед трудной дилеммой при осмыслении государства новых правых, потерпев неудачу как в политике, так и в теории, оказавшись зажатыми между молотом и наковальней ^[132].

В устранении государства от своих «обязанностей» по социальной защите и в дебюрократизации общественной жизни можно увидеть не только угрозу, но и возможность, приглашение к исследованию новых практик, связанных с большей самоорганизацией и автономностью, к избавлению от работы, причем не впадая при этом в правую идеологическую ловушку личной ответственности и собственнического индивидуализма. Однако освобождения не произошло – оно и не могло произойти из-за отсутствия необходимого политического пространства (или воображения). Пропагандировать рабочее самоуправление при режиме фордизма и пропагандировать его при сегодняшнем неолиберальном режиме – это говорить про два разных типа рабочего самоуправления, указывая на худшее и лучшее время для его потенциального воплощения. Бросает ли рабочее самоуправление вызов власти корпоративного государства или поддерживает, благодаря опоре на собственные силы? Делает ли оно власти поблажку или пытается сокрушить власть? Свидетельствует ли рабочее самоуправление о новой форме социальной солидарности или это симптом распада солидарности? Каков бы ни был ответ на эти вопросы, ясно, что рабочее самоуправление не может быть изначально всем или ничем, оно не должно быть глобальным или вездесущим прежде, чем появится в каком-нибудь месте. Рабочее самоуправление должно где-то как-то зародиться, и часто его семена прорастают стихийно. Выражая себя, самоутверждаясь, рабочее самоуправление растет и расцветает пышным цветом; защищая условия своего выживания, оно неизменно выявляет и углубляет проблемы общества, противящегося ему. Где бы и как бы рабочее самоуправление стихийно ни проявляло себя, оно всегда несет в себе возможность радикализации и распространения.

Альтернативные коммунитарные формы, виртуальные сообщества и самоорганизованные общности уже существуют на социальных (и иногда пространственных) краях нашей социальной системы, в то время как олицетворяют они политику, неизменно находящуюся в самой гуще событий, неизменно занимающую центральное место. При рабочем самоуправлении отдельным группам для того, чтобы свободно объединиться, не нужна общая социальная база и однородные классовые интересы. Часто все, что можно сказать об их этике, – это то, что она антикапиталистическая и антикорпоративная, именно это определяет их прогрессивную самоидентичность и автономию. Они характерны для условий человеческого существования, которые такие авторы, как Горц, именуют «постмарксистскими». «Постмарксистские» условия человеческого существования – это условия, точно соответствующие концепциям магического марксизма. Это условия, при которых марксисты заново изобретают движущие силы истории, придают другой смысл тезису Маркса об историческом развитии – хотя нам необходимо это делать с оговоркой. Не подлежит сомнению: мы, марксисты, должны сегодня исполнить эту великую историческую драму независимо от любого отдельного социального класса, способного ее осуществить, творить историю или покончить с «предысторией» (как обыкновенно говорил Маркс). Эта политическая повестка дня не апеллирует к классовому интересу, она не имеет ни ржавого якоря, чтобы удерживать ее на месте, ни опоры для поддержания. Она вдохновляется сама собой и ее цель – дать будущему смысл, проложить ему дорогу, исследовать новые стремнины к его осуществлению при нынешних социальных отношениях. Если эта политика и обращается к прошлому – прошлым мифам, борьбе, героям, жертвам и старинным ритуалам, – то только как к стратегическому устройству, помогающему лучше очертить противоречия нынешней ситуации, противоречия, открывающие будущее. Если сапатисты и упоминают Сапату и великих мексиканских революционеров начала XX века и если в повседневной жизни они и верны «традициям», то их политика и дух тем не менее коренятся в XXI веке: они остаются автономными и высокотехнологичными.